– Я сегодня сделала аборт. Извини, что звоню, когда все уже кончено. Просто мне неожиданно назначили время, вот я и подумала: решу все сама, пока тебя нет, нам обоим лучше будет.
– Не беспокойся, – сказал я. – Раз решила, значит, так тому и быть.
– Хочется тебе все рассказать, но пока не могу. Хотя надо, конечно.
– Хорошо, вернусь домой – тогда и поговорим обо всем.
Положив трубку, я надел пальто и без всякой цели отправился бродить по улицам. Март только начался, и на обочинах лежали высокие сугробы. Было ужасно холодно, белые облачка пара от дыхания поднимались и тут же исчезали. Люди в теплых пальто и перчатках, закутанные шарфами до самого подбородка, осторожно передвигались по обледеневшим тротуарам. Проезжали такси, громко шурша по асфальту шипованными шинами. Когда от холода стало уже невмоготу, я заглянул в первый попавшийся бар, принял несколько доз неразбавленного виски и снова вышел на улицу.
Бродил я долго. Мелкий зыбкий снег то падал, то прекращался, напоминая чем-то тускнеющие в памяти воспоминания. Второе заведение, куда я заглянул, находилось в подвале. Бар оказался гораздо просторнее, чем можно было подумать, стоя у входа. Сбоку от стойки располагалась небольшая сцена, где худой человек в очках что-то пел под гитару. Он сидел на металлическом стуле, положив ногу на ногу. Рядом на полу лежал чехол от гитары.
Я сидел за стойкой, пил и слушал музыку. Певец в перерывах рассказывал, что все песни пишет сам. Ему было около тридцати – самое обыкновенное лицо, очки в коричневой пластмассовой оправе. В джинсах, высоких шнурованных ботинках, в клетчатой фланелевой рубахе навыпуск. Что это были за песни? Сразу и не скажешь, так, ничего особенного – монотонные аккорды, простой мотив, самые обычные слова.
В другое время я бы на такую музыку внимания не обратил, выпил бы стаканчик, расплатился и отправился восвояси. Но в тот вечер я продрог до костей и не собирался уходить, пока не согреюсь как следует. Выпил виски и тут же заказал еще. Пальто и шарф снимать не стал. Бармен поинтересовался, не принести ли чего-нибудь на закуску; я попросил сыра, съел кусочек. Попытался собраться с мыслями, но голова работать отказывалась. Да и о чем думать? Я будто превратился в пустую комнату, где музыка звучала гулким полым эхом.
Человек кончил петь, раздались редкие хлопки – не скажу, что восторженные, но и не совсем равнодушные. Посетителей в заведении было не густо: десять – пятнадцать, не больше. Певец встал со стула и поклонился. Отпустил какую-то шутку, несколько человек засмеялись. Я подозвал бармена и попросил третью порцию виски. Потом наконец снял шарф и пальто.
– На этом сегодняшняя программа закончена, – объявил певец, сделал паузу и огляделся. – Но здесь, наверное, сидят люди, которым мои песни не понравились. Для таких у меня есть маленький аттракцион. Обычно я его не показываю, так что можете считать, что вам очень повезло.
Он положил к ногам гитару и достал из чехла толстую белую свечу. Чиркнув спичкой, зажег ее и установил на тарелку, накапав туда воска. Потом с видом греческого философа поднял тарелку над головой.
– Нельзя ли убавить свет? – попросил певец. Официант повернул выключатель, и в баре повис полумрак. – Еще, пожалуйста. – Стало темно, пламя свечи, которую он держал в руках, было очень ярким. Согревая в ладонях стакан с виски, я не сводил глаз с певца и его свечи.
– Как вы знаете, – продолжал он, не повышая голоса, но так, что было слышно каждое его слово, – в жизни человеку приходится испытывать разную боль. Физическую, душевную… Мне доводилось сталкиваться с болью в самых разных проявлениях, да и вам, думаю, тоже. Хотя часто чувство боли очень трудно передать или объяснить словами. Люди говорят, что их боль, кроме них самих, никто понять не в состоянии. Но так ли это на самом деле? Я лично иного мнения. Если прямо у нас на глазах человек по-настоящему страдает, мы подчас воспринимаем его мучения и боль как свои. Здесь действует фактор сострадания. Вы понимаете, что я имею в виду?
Он сделал паузу и снова окинул взглядом помещение.
– И песни люди поют, чтобы испытать это ощущение, чтобы выбраться из своей тесной раковины и разделить с другими боль и радость. Но дается это, конечно же, нелегко. Я хочу, чтобы сегодня в порядке эксперимента вы пережили такое чувство на более низком, физическом уровне.
Все, кто оказался в тот вечер в этом баре, затаили дыхание в ожидании того, что произойдет, и не сводили глаз со сцены. В полном молчании певец глядел в пространство перед собой, точно хотел зафиксировать паузу или сконцентрировать волю. Потом молча поднес левую ладонь к пламени и медленно стал опускать ее ниже и ниже, к самому огню. У кого-то вырвался странный звук – то ли стон, то ли вздох. Было видно, как язычок пламени лижет ладонь. Мне даже почудилось, что я слышу, как с шипением поджаривается на огне плоть. Какая-то женщина тихо и отрывисто вскрикнула. Остальные наблюдали эту сцену словно в оцепенении. Певец терпел боль. Его лицо перекосилось. «Что здесь происходит? – мелькнуло в голове. – К чему весь этот дурацкий, бессмысленный спектакль?» Я почувствовал, что у меня пересохло во рту. Секунд через пять-шесть он так же медленно убрал руку от пламени, поставил тарелку со свечой и плотно сжал ладони.
– Господа, только что вы видели, как боль в буквальном смысле сжигает человеческую плоть, – сказал певец. Его голос звучал спокойно и твердо, как и прежде. На лице – никаких следов боли, даже слабая улыбка. – Вы смогли ощутить присутствовавшую здесь только что боль как свою собственную. В этом и заключается сострадание.
Он не спеша развел ладони. Между ними оказался тонкий красный платок. Певец развернул его и показал публике, потом протянул в нашу сторону обе руки. Никаких следов ожога! На несколько секунд в баре повисла тишина, которую прервали жаркие аплодисменты. Напряжение отпустило, и люди хлопали изо всех сил. Зажегся свет, и посетители заговорили наперебой. Певец как ни в чем не бывало уложил гитару в чехол, спустился со сцены и исчез.
Расплачиваясь по счету, я поинтересовался у девушки за кассой, часто ли выступает этот человек в их заведении, да еще с такими номерами.
– Я точно не знаю, – отвечала она, – но, насколько мне известно, он вообще у нас сегодня впервые. Раньше я о нем и не слышала. И про его фокусы тоже. А здорово он, правда? Интересно, как это у него получается? Вот бы его на телевидение.
– Действительно, – отозвался я. – Такое впечатление, что он и правда себя поджаривал.
Стоило, вернувшись в гостиницу, лечь в постель, как на меня сразу навалился сон; казалось, он только и ждал моего возвращения. Засыпая, я вспомнил о Кумико, но она маячила где-то очень далеко, а сил на дальнейшие раздумья уже не осталось. Неожиданно в мозгу всплыло лицо человека, который жег свою ладонь. Похоже, он проделывал этот трюк на самом деле, мелькнуло в голове. Через мгновение я уже спал.
8. Истоки желания
•
В номере 208
•
Как проходят сквозь стену
На дне колодца перед самым рассветом мне приснился сон. Нет, не сон. Это было что-то другое – нечто, случайно принявшее форму сна.
