Рука инстинктивно принялась нашаривать в темноте биту. Бесполезно. Биту я оставил в колодце. Сердце забилось неестественно громко. Как будто выскочило из груди и колотится где-то возле самого уха. Я успокоил дыхание. Да, может, бита и не понадобится. Если кто-то залез сюда по мою душу, он не будет просто сидеть и ждать. При этой мысли у меня со страшной силой зачесались ладони. Бита так и просилась в руки. Откуда-то появился кот и по обыкновению начал с мяуканьем тыкаться головой в мою ногу. Но на сей раз этот вечно голодный тип не просил есть. Я по голосу догадался. Рука нащупала выключатель, и в кухне стало светло.
– Вы уж меня извините, но я покормил вашего котика, – довольно развязным тоном начал человек, расположившийся в гостиной на диване. – Я давно вас поджидаю, Окада-сан, а он все крутился под ногами, мяукал. Вот я похозяйничал – достал ему с полки еду. По правде сказать, я с кошками как-то не очень…
Человек и не думал подниматься с дивана. Я смотрел на него и молчал.
– Удивились, наверное, когда меня увидали. Залез не пойми кто, расселся, как у себя дома, и чего-то дожидается. Виноват. Честное слово, виноват. Но если бы я зажег свет, вы почуяли бы неладное и, может, и не вошли бы. Потому я в темноте и сидел. Ничего плохого я вам не сделаю. Что ж вы так испугались? Захотелось поболтать с вами немножко, только и всего.
Говоривший оказался наряженным в костюм человечком. В сидячем положении точно определить его рост было трудновато – наверное, метр пятьдесят с небольшим. Лет – сорок пять, пятьдесят; пухлый, как раздувшаяся лягушка, и лысый. Экспонат категории А, по классификации Мэй Касахары. Правда, над ушами, как приклеенные, торчали пучки волос, но их причудливый вид и вороненый окрас только подчеркивали лысину. Огромный нос, похоже, был заложен – при каждом вдохе и выдохе он с шумом сжимался и раздувался, как кузнечные мехи. На носу сидели капитального вида очки в металлической оправе. Когда коротышка говорил, его верхняя губа кривилась (причем такую реакцию вызывали только определенные слова), обнажая неровные прокуренные зубы. Определенно, гнуснее типа мне встречать не доводилось. И дело даже не в том, что он был уродом. Чувствовалось в нем что-то гадкое, скользкое – даже не знаю, как словами передать. Такое мерзкое чувство бывает, когда рука в темноте натыкается на неведомую крупную гусеницу. Он больше походил на порождение давно забытого кошмара, чем на реального человека.
– Можно мне покурить? – спросил он. – А то я совсем извелся. Пытка настоящая – сидеть, ждать… и ни одной сигаретки. Хотя это весьма вредная привычка, должен вам сказать.
Я не знал, что ответить, и просто кивнул. Странный коротышка вытянул из кармана пиджака пачку «Пис» без фильтра, достал сигарету и, громко, с сухим щелчком, чиркнув спичкой, закурил. Поднял стоявшую в ногах банку из-под кошачьих консервов, бросил в нее спичку. Ему, видно, было не привыкать к таким пепельницам. Со вкусом затянувшись – при этом его толстые волосатые брови вытянулись в одну линию, – коротышка не удержался и даже стал тихонько похрюкивать от удовольствия. С каждой глубокой затяжкой кончик его сигареты вспыхивал ярко-красной точкой. Я открыл стеклянную дверь на веранду, чтобы впустить свежий воздух. На улице моросил дождь – не слышный, не видимый; его можно было почувствовать по запаху.
Коричневый костюм, белая рубашка, вызывающе красный галстук – весь его наряд отдавал дешевой платяной лавкой и, как видно, уже порядком послужил своему владельцу. Костюм расцветкой напоминал кое-как перекрашенный старый драндулет. Пиджак и брюки – такие жеваные, что никаким утюгом не разгладить, – напоминали складки местности на аэрофотоснимке. Белая рубашка пожелтела, одна пуговица на груди еле держалась на нитке. Вдобавок рубашка была мала коротышке на пару размеров, верхняя пуговица, видно, давно оторвалась и воротник неряшливо загнулся. Галстук с непонятным рисунком, изображающим что-то вроде уродливой амебы, казалось, завязали давным-давно, где-то во времена братьев Осмонд, и с тех пор не развязывали. Одного взгляда хватило бы, чтобы понять: на одежду этот тип не обращает никакого внимания. Но уж коли на людях принято на себя что-то надевать, приходится подчиняться этому дурацкому правилу, хотя по всему было видно: коротышка таких порядков не одобряет. Он, похоже, настроился носить свое одеяние каждый день до тех пор, пока оно не рассыплется на нем в прах. Так крестьянин где-нибудь в горах ездит на своем осле с утра до вечера, пока тот под ним не околеет.
Засосав в легкие необходимую дозу никотина, коротышка облегченно вздохнул, то ли улыбнулся, то ли ухмыльнулся как-то странно и снова заговорил:
– Ой! Да, я же забыл представиться. Прошу прощения. Усикава. Два иероглифа: «уси», который «бык», и «река». Легко запомнить, правда? Все зовут меня Уси: «Эй, Уси!» Интересная штука: чем чаще это слышу, тем больше мне кажется, что я и вправду бык. Увижу где-нибудь быка – прямо родственную душу чувствую. Чуднбя штука, эти имена. Вам не кажется, Окада-сан? Вот у вас имечко что надо – «холм» и «поле». Я иногда думаю: хорошо бы и мне что-нибудь в этом роде, поприличнее, но вот беда – имена ведь не выбирают. Родился на этот свет Усикавой – всё: нравится или не нравится – так Усикавой на всю жизнь и останешься. С самого детского сада: «Уси, Уси…» Ну что ж поделаешь? Если человека зовут Усикава, как же его еще звать? Так ведь? Считается, что имя часто говорит о характере, а может, наоборот – кого этим именем назвали, тот все больше и больше на него походит. Так что фамилия моя Усикава. Можете Уси называть, я не против.
Я сходил на кухню, открыл холодильник и вернулся с бутылкой пива. Усикаве ничего предлагать не стал – я его не приглашал, в конце концов. Ничего не говоря, пил пиво прямо из бутылки, он тоже молчал и глубоко затягивался сигаретой. Я не стал садиться напротив коротышки на стул – так и остался стоять, прислонившись к подпорке, и глядел на него сверху вниз. Наконец, он потушил окурок в банке от кошачьего корма и поднял на меня глаза.
– Вы, Окада-сан, надо полагать, хотели бы знать, как я оказался в этом доме. Разве не так? Ведь вы же заперли дверь на ключ, когда уходили. Дверь действительно была заперта. Но есть одно «но». У меня ключик имеется. Самый настоящий ключ. Да вот он. Смотрите.
Усикава сунул руку в карман пиджака и, вытащив висевший на ремешке ключ, продемонстрировал мне. Похоже, ключ в самом деле от нашего дома. Но мое внимание привлек не ключ, а ремешок. У Кумико был точно такой же. Простенький, кожаный, зеленый, с особым металлическим колечком.
– Настоящий. Вы же сами видите. И ремешок – вашей жены. Я хочу, чтобы не было никаких недоразумений: мне его ваша жена дала, Кумико. Сама. Не подумайте, что украл или отобрал.
– Где Кумико? – спросил я и не узнал своего голоса.
Усикава снял очки, посмотрел сквозь них, будто хотел проверить, не запотели ли стекла, и снова нацепил их на нос.
– Я знаю, где она. Вообще-то я за ней присматриваю.
– Присматриваете?
– Ой, да что вы! Я ничего такого не имел в виду. Будьте спокойны, – рассмеялся Усикава. При этом все лицо его заходило ходуном, очки съехали набок. – Не смотрите на меня так. Я помогаю Кумико-сан кое в чем, только и всего. Работа у меня такая. Поди-принеси, мелочи разные… Так, вроде мальчика на побегушках. Ведь жена ваша из дома не выходит.
