- Предупреждаю, сейчас он расскажет вам всю свою жизнь.
- Меня это не пугает, - успокоила ее Камилла, - Ух… надо же, как крепко!
Официантка рассмеялась и удалилась.
Они остались вдвоем. Старик стрекотал, Камилла внимательно слушала и только кивала, когда он жестом спрашивал, можно ли ей налить.
Она с трудом поднялась, собрала вещи, прощаясь, несколько раз поклонилась старику и застыла у входа. Дверь не желала открываться, и официантке пришлось ей помочь.
- Вы здесь у себя дома, договорились? Приходите поесть, когда захотите. Он разозлится, если не придете… И загрустит…
На работу она заявилась совершенно пьяная. Самия пришла в невероятное возбуждение:
- Эй, ты что, мужика завела?
- Да, - смущенно призналась Камилла.
- Правда, что ли?
- Да.
- Да ладно… Врешь ты все… Какой он? Симпатичный?
- Он суперский.
- Да ну, неправда… Сколько ему лет?
- Девяносто два.
- Кончай идиотничать. Сколько ему лет?
- Довольно, девушки… Потом обсудите! Жози постучала по циферблату часов.
Камилла удалилась, глупо хихикая и спотыкаясь о шланг своего пылесоса.
9
Прошло больше трех недель. По воскресеньям Франк подрабатывал в ресторане на Елисейских полях, а по понедельникам сидел у постели бабушки.
Полетта, находившаяся теперь в санатории в нескольких километрах к северу от Парижа, с рассвета начинала ждать его приезда.
А он с трудом просыпался по будильнику. Как зомби спускался в кафе на углу, заливал в себя несколько чашек кофе, седлал мотоцикл и ехал досыпать рядом с ней в уродливом кресле из черной искусственной кожи.
Когда Полетте приносили поднос с едой, старая дама прикладывала указательный палец к губам и кивала на своего большого мальчика, который, свернувшись калачиком, спал рядом с ней. Она не отрывала от него взгляда и следила, чтобы куртка, не дай Бог, не задралась.
Она была счастлива. Он здесь. Совсем рядом. Принадлежит ей одной.
Боясь потревожить его сон, Полетта не решалась вызвать сестру, чтобы та подняла изголовье кровати, осторожно брала вилку и ела в полной тишине. Она припрятывала в тумбочку хлеб, сыр и фрукты, чтобы накормить внука, когда он проснется. Потом тихонько отодвигала поднос и, улыбаясь, складывала руки на животе.
Она закрывала глаза и дремала, убаюканная ровным дыханием мальчика и накатывающими воспоминаниями. Сколько раз ей казалось, что она потеряла своего мальчика. Словно она всю жизнь только и делала, что искала его. В саду, среди деревьев, у соседей, в хлеву. То он сидел, развалившись, у телевизора, то пропадал где-нибудь в кафе. Она искала его по обрывкам бумаги, где он записывал номера своих телефонов, по которым она никогда не могла дозвониться.
И все же она сделала для него все, что было в ее силах… Кормила, обнимала, баловала, подбадривала, бранила, наказывала и утешала, и что же? Едва научившись ходить, он тут же дал деру, а уж когда у него выросли первые три волоска на подбородке, все было кончено. Он исчез.
Во сне у нее порой искажалось лицо и подрагивали губы. Слишком много горя, неудач и сожалений… Порой бывало так трудно, так трудно… Нет, довольно, она больше не должна об этом думать, тем более что он просыпается - волосы всклокочены, на щеке отпечатался шов обивки.
- Сколько времени?
- Скоро пять…
- О, черт, уже?
- Франк, зачем ты все время чертыхаешься?
- О, трам-тарарам-там-там, уже?
- Ты голоден?
- Да нет, пить хочу… Пойду пройдусь…
«Ну вот, - подумала старая дама, - ну вот…»
- Ты уходишь?
- Да нет, не ухожу я, трах-тибедох!
- Если увидишь рыжего мужчину в белом халате, может, спросишь, когда меня выпишут?
- Угу, спрошу… - пообещал он, выходя.
- Такой высокий, в очках и… Он был уже в коридоре.
- Ну что?
- Не видел его…
- Как?
- Брось, бабуля… - весело сказал он, - ты же не разнюнишься из-за пустяков?
- Нет, но я… Как же мой кот? И птички… Дождь шел всю неделю, и я боюсь за инструменты… Я не убрала их, они наверняка заржавеют…
- Я заеду на обратном пути и уберу их в сарай…
- Франк…
- Да?
- Забери меня с собой…
- Ччерт… Ты опять… Я так больше не могу… Она спохватилась.
- Инструменты…
- Что?
- Их нужно смазать машинным маслом… Он взглянул на нее, надув щеки:
- Ну это если будет минутка, ладно? Так, но это не главное, сейчас у нас гимнастика… Где твои ходунки?
- Не знаю.
- Бабуля!
- За дверью.
- Подъем, старушка, сейчас я покажу тебе птичек!
- Нету здесь никаких птичек. Одни грифы да стервятники…
Франк улыбался. Ему нравился бабкин скепсис.
- Все в порядке?
- Нет.
- Что опять не так?
- Мне больно.
- Где?
- Везде.
- Так не бывает, это неправда. Покажи, где именно у тебя болит.
- У меня болит в голове.
- Это нормально. Там у всех болит… Давай покажи мне своих подружек…
- Не хочу… Поворачивай. Не хочу их видеть, все они мне надоели.
- А вот тот старичок в блейзере - он вроде неплох, а?
- Никакой это не блейзер, дурачина ты мой, а вовсе даже пижама… К тому же он глухой, как пень… И с претензиями…
Она переставляла ноги и злословила о товарищах по несчастью - значит, все в порядке.
- Ладно, я поехал…
- Уже?
- Да, уже. Ты же хочешь, чтобы я позаботился о твоей цапке и граблях… А мне, между прочим, завтра рано вставать, и никто не подаст завтрак в постель…
- Ты позвонишь? Он кивнул.
- Обещаешь, а сам никогда не звонишь…
- Времени нет.
- Набери номер, поздоровайся и можешь сразу вешать трубку.
- Ладно. Я, кстати, не уверен, что смогу вырваться на той неделе… Шеф везет нас на пирушку…
- Куда?
- В «Мулен-Руж».
- Правда?
