– Есть. Им все равно.
– С чего это ты решила?
– Ну, не совсем все равно… Но они утешатся… Ничего. А я больше так не могу.
– Так не можешь, а по-другому – сможешь, – возразила Рыся, просто чтобы разговор не прерывался.
Но девушка почему-то заинтересовалась последней фразой.
– А как – по-другому?
– По-другому – это совсем по-другому. Есть много способов. Но я не могу говорить, когда ты эту штуку нацеливаешь на себя. В меня в детстве папаша вот так вот целился. С тех пор кошмары снятся.
– А зачем он? – спросила девушка и опустила руку с пистолетом в сумку.
Это было уже кое-что! Проблеск надежды.
– По пьяни, – ответила Рыся. – Когда напивался, творил всякие чудеса.
– А у меня отец – гомик, – поддержала разговор девушка.
– В смысле? – удивилась Рыся странному ответвлению их беседы.
– В прямом. Я однажды случайно увидела, как он с мужиком…
– Один раз – ничего не значит, – высказалась Рыся.
Про себя она удивлялась сама себе: что она порет, какую чушь несет?! Но инстинкт подсказывал, что чем абсурднее будут звучать ее реплики, тем скорее прислушается ее собеседница.
– Думаешь? – живо откликнулась девушка.
– Конечно! Мало ли что… Все в жизни бывает… Ты брось пестик в воду, и пойдем поговорим. Тебя как зовут?
– Ната. Но… Как же мне жить? Как?
– Брось, тогда все скажу. А так – никакого разговора не получится.
– Бросить – это значит принять все как есть.
– И прими. И живи дальше. У тебя впереди долгая жизнь. Долгая-долгая. Ты такие вещи совершишь – весь мир о тебе узнает! Потом детей родишь. Не меньше пяти у тебя будет.
– Откуда ты-то знаешь? – с болью откликнулась Ната.
– Вот бросишь свою железяку в воду – расскажу. А так – ничего не скажу и уйду отсюда насовсем.
– На, подавись! – крикнула непонятно кому будущая мировая знаменитость и бросила в воду пистолет.
И в этот самый миг, как раздался водяной плюх, зазвонил телефон. Естественно, Рысин.
– Возьмешь трубку? – спросила Натка.
Она повернулась к Рысе лицом. Только сейчас, заглянув в Наткины глаза, поняла Рыся, какое чудо произошло… В глазах все еще стояла и ждала чего-то невыразимая боль.
А собственная Рысина боль куда-то подевалась. Видно, все силы ушли на последние двадцать минут разговора. Она знала, что сейчас сможет запросто поговорить с Петром. Все то, из-за чего она неимоверно страдала, казалось давно прошедшим.
– Да, возьму, – ответила она Натке и сказала в телефон: – Алло!
– Ры! Наконец-то! Я уж чего только не передумал!
– Все в порядке у меня. Я просто очень занята. Я же все тебе написала: еду в горы, надо проконсультировать одну соотечественницу. Понимаешь? Помочь человеку.
– Все в порядке, Ры! Я просто очень соскучился. И мысли всякие полезли… Тебе никто не звонил?
– Ну как никто? Кто-то звонил. А ты что? Ревнуешь?
Рыся поняла: Петр боялся, что Элеонора поделилась с его женой подробностями собственной интимной жизни.
– Наверное, пора начать ревновать, – со вздохом облегчения проговорил муж.
– Тогда, наверное, и мне пора? – не удержалась Рыся.
– Соскучился я по тебе ужасно, вот что.
– Ну давай, на связи, ладно? Я занята, правда.
– Целую тебя, Крошка Ры.
Муж всегда в минуты особой нежности называл ее так, переиначив Крошку Ру из «Винни-Пуха» в единственную на всем-всем свете Крошку Ры…
– А теперь говори, – велела Натка. – Все говори, как обещала.
– Скажу, – кивнула Рыся. – С чего начать?
– Ты сказала, что знаешь, что со мной будет дальше. Ты сказала, что покажешь, что у тебя в руке.
– Тогда слушай. Ты сама выберешь свое дальше, Нат. Из целой кучи вариантов. Тебе не хотелось жить? Выдумки! Тебе не хотелось жить так, как сейчас у тебя выходит. Но это не значит, что надо не жить. Надо жить не так. Выбери трудное дело. Ну, я бы пересекла на яхте океан. В одиночку. Поплыла бы из Южной Африки по Атлантическому океану. Риск! Но так можно много понять про себя, про ценность жизни, про любовь… Ты бы рисковала каждую минуту. Но у тебя была бы цель. И ты добилась бы ее. А потом все женщины мира спрашивали бы тебя, как ты решилась и что поняла в путешествии. И ты написала бы книгу про свои вопросы к жизни и ее ответы.
– Я бы это сделала, – сказала Натка. – Только чтобы океан пересечь, надо уметь с яхтой обращаться.
– А этому учат. И у нас, в Питере, и во Франции, и в Англии. Все зависит от языка и денег за обучение.
– А потом? – спросила Натка.
Рыся поняла: ей хотелось узнать про любовь.
– Слушай стихи, – велела она.
– Кому нужны мои стихи? —
Однажды задали вопрос.
Соленым чашам океанов,
Когда плывет по ним матрос.
…Я ящичек выдвину… там письмо
в старинном переплете,
Я бережно несу его… Читаю
Шум уносит тишина, а там
слова Любви открыты,
Слова и чьи-то имена.
Слова и чьи-то имена,
И сердце детское открыто…
И я перепишу письмо.
И ты, и ты, и наши дети,
И я перепишу письмо,
Вписав туда мгновенья эти
[39].
– Поняла? – спросила Рыся. – Мы все должны переписать старинное письмо! И добавить что-то про себя… И у тебя так обязательно будет, я знаю. Просто поверь.
– Я тебе верю. И я даже поняла, что ты не сама по себе здесь оказалась. Может, ты и не знаешь. А я знаю. Сейчас поняла. Ты только что по телефону сказала, что в горы едешь, соотечественницу консультировать. Это ты к маме моей едешь. Я ей велела тебя найти и пригласить. Про центр твой знакомые много рассказывали.
– Подожди-ка, подожди-ка, стоп-стоп-стоп, – произнесла Рыся.
Она вдруг ясно увидела всю цепь неслучайностей последних своих жутких деньков.
Это что же получается?
Если бы она не заскучала по мужу, не пошла бы в мастерскую, не увидела бы Петра с Элеонорой, не взмолилась бы о том, чтоб с ним не встречаться хоть пару недель, не согласилась бы на предложение Ольги помочь богатой дамочке, не металась бы по Люцерну, стремясь заглушить боль, не сперла бы пуговицу из бутика, не пошла бы с ней, пуговицей, к озеру, желая утопить позор воровства, то Натка в живых бы не осталась?
Получается – и правда: «Что Бог ни делает, все к лучшему!» И еще… Еще получается, что, как ни крути, а в основе всего – и хорошего, и плохого – любовь.
