И муж говорил:
– Вот собираются историки и начинают талдычить: это, мол, Петр Первый сделал правильно, это хорошо, а тут вот – неправильно, нехорошо. Тьфу. А сами-то что могут? Рассуждают, как высший суд. Были бы хоть на тысячную долю так сильны, как он… Такого великана России Бог послал!..
– Думаешь, он от Бога? – спросила тогда Рыся.
– Пушкин его хорошо понимал. Как равный равного. Ну да – два гения. Помнишь, как в «Полтаве»?
Тесним мы шведов рать за ратью;
Темнеет слава их знамен,
И бога браней благодатью
Наш каждый шаг запечатлен.
Тогда-то свыше вдохновенный
Раздался звучный глас Петра:
«За дело, с Богом!» Из шатра,
Толпой любимцев окруженный,
Выходит Петр. Его глаза
Сияют. Лик его ужасен.
Движенья быстры. Он прекрасен.
Он весь, как Божия гроза.
Идет. Ему коня подводят.
Ретив и смирен верный конь.
Почуяв роковой огонь,
Дрожит. Глазами косо водит
И мчится в прахе боевом,
Гордясь могущим седоком…
Ах, как же муж ее читал эти строки! Знакомые и любимые стихи, которые и она знала наизусть… Но он читал так, что мурашки по коже побежали… Картина встала перед глазами, ясная, такая, какую только гений мог создать.
– Да, Пушкин и говорит «лик», «Божия гроза», – повторила она, соглашаясь с мужем.
– И видишь: в основе всего воля, сила идеи, желания, правда? – размышлял Петр.
– Он же «могущий»! Даже конь чувствует… Гордится… Даже у него – боевой дух, – откликалась Рыся, только сейчас так глубоко понимая правоту Пушкина и поразительную точность его формулы власти: «могущий» – тот, кто может, потому что хочет победы, уверен в ней, знает о своем предназначении, о роке своем, судьбе.
Побеждает ведь всегда сила духа, сила желания, сила стремления… Тогда и страху места нет.
Ах, как же хорошо было тогда – говорить, вдумываться, понимать. Вместе.
Будет ли у нее в жизни еще когда-нибудь наслаждение общения и родства, какое прежде бывало с мужем?
Боль опять пронзила ее. Еще более сильная, чем раньше.
Наверное, до этого действовал шоковый наркоз. Природа сама заботится о своих несчастных детях, в особо страшные минуты посылая им возможность пережить самое жуткое, не чувствуя боли.
И вот сейчас боль накрыла волной.
– За что же это мне? Вся жизнь в трудах… Вся жизнь – в других и ради других.
Стоп-стоп-стоп…
Именно о других надо сейчас думать. О другом. О самом главном и дорогом человеке, любовь к которому не пройдет никогда.
Сын. Юрочка. Как он любит отца! Как гордится им! Как меняется его лицо, когда он обращается к Петру… Папа…
Что тут думать? Что решать? На что она имеет право? На то, чтобы у ребенка отца отнять? Осчастливить его таким образом? Кто ж ей это простит потом? И как она сама себе простит? И кому легче станет?
Может, только Элеоноре… Этой – точно! Но – не дождется… Нет… «Ты, Элеонора, хамовитее, наглее – это безусловно. Но я – сильнее. И у меня с Петром сын».
Сын в последнее время вытянулся. Уже нельзя было обращаться с ним как с малышом. А в сердце ее все еще оставался маленьким… Она помнила его крохой. Как он играл в прятки: садился на диван, закрывал личико ладошками и кричал на весь дом: «Мам! Где же мальчик? Где Юва?» И она «искала» – оглядывалась по сторонам, звала озабоченно: «Юрочка! Юрочка! Папа, ты не видел нашего мальчика?» – «И правда! – откликался озабоченно Петр. – Где же мальчик? Где Юра? И под столом его нет! И под диваном – нет! И – смотри ужас какой – на шкафу, и то нет!» Тут сынок не выдерживал: «А вот Юва! Вот ваш мальчик!» – заливаясь смехом, открывал он счастливое личико. «Какое счастье! Вот наш мальчик!» – бросались обнимать его папа и мама.
…Какое счастье…
Нет, она не имеет права. Ни на что. Даже на то, чтоб мечтать уснуть и не проснуться.
Вот лечь бы сейчас спать – и не проснуться. И все. Боли нет. Вопроса «что делать?» нет. Сами во всем разберутся.
Если бы сейчас была зима, мороз, ушла бы в лес… Ушла бы далеко-далеко. И замерзла бы.
Какая же она была дура! Еще совсем недавно! Буквально несколько дней назад! На одной из последних бесед со своими подопечными… Она им как раз рассказывала про сильную русскую женщину. Ну, ту самую, чей образ стал нарицательным, которая «коня на скаку остановит».
Дарья из некрасовской поэмы «Мороз, Красный нос». Гордость русского народа. Ну, кто не знает строчку «Есть женщины в русских селеньях»? Все знают!
А чем поэма кончается, кто-нибудь помнит? У Дарьи ведь муж умирает. Как она ни старалась, даже за иконой чудотворной в храм ходила за много верст, а прибрал Господь кормильца. И после похорон его остается она одна – с детьми малыми на руках и осиротевшими стариками – родителями мужа. Изба остыла, надо дров набрать. Она и отправляется в лес, морозный зимний лес. И там ее утешает Мороз, околдовывая навеки сном.
Какой бы ценой ни досталось
Забвенье крестьянке моей,
Что нужды? Она улыбалась.
Жалеть мы не будем о ней.
Нет глубже, нет слаще покоя,
Какой посылает нам лес,
Недвижно бестрепетно стоя
Под холодом зимних небес.
Нигде так глубоко и вольно
Не дышит усталая грудь,
И ежели жить нам довольно,
Нам слаще нигде не уснуть.
Ни звука! И видишь ты синий
Свод неба, да солнце, да лес,
В серебряно-матовый иней
Наряженный, полный чудес,
Влекущий неведомой тайной,
Глубоко-бесстрастный… Но вот
Послышался шорох случайный —
Вершинами белка идет.
Ком снегу она уронила
На Дарью, прыгнув по сосне.
А Дарья стояла и стыла
В своем заколдованном сне…
И вот рассуждала умная Регина Артемьевна со своими внимательными слушательницами о том, зачем Некрасов все-таки погубил Дарью. Ведь от него все зависело… Это он осознанно именно такой вариант выбрал, причем для лучшей представительницы своего народа. Для любимой героини. Прекрасной, сильной, работящей, созданной украшать все вокруг, созидать, поддерживать новую жизнь… А почему? Не лучше ли было бы со стороны любящего народ поэта устроить более обнадеживающий финал? Чтоб обрела Дарья в лесу не вечный сон, а бодрость, силы… У нее же детки остались… На кого же она их покидает?..
И только сейчас…
Только сейчас на фоне нестерпимой боли Рыся устыдилась тех своих сытых и благополучных рассуждений…
Поэт жалел свою Дарью. И, как поэт великий, смотрел, может, и сам того совсем не желая, далеко вперед. И предвидел, каково Дарье – в самом широком, собирательном смысле Дарье, простой честной и цельной русской женщине придется.
