— Вас не убьют, но возьмут в плен!
«Он (Наполеон. — А И.) направляет свою лошадь в середину каре, которым командует Камбронн
[364], но все генералы окружают его. “Что вы делаете?! — кричат они. — Разве им не достаточно того, что они победили?!” Он хотел, чтобы его убили, — рассказывает Куанье. — Почему они не позволили ему совершить задуманное! Они избавили бы его от стольких страданий, и мы, по крайней мере, умерли бы рядом с ним. Но окружавшие его высшие сановники не были готовы к подобной жертве. И все же я должен сказать, что мы окружили его и заставили ретироваться».
В плен попадает барон Ларрей. Одетый в серую шинель, что делало его похожим на императора, он оперировал и своих, и чужих. Видя это, солдаты переносили огонь в сторону от того места, где он работал.
Добросердечное отношение Ларрея к любому человеку, нуждавшемуся в помощи, было известно противнику. Барону, приговоренному к смерти, поможет немецкий врач — его бывший студент. Он замолвит словечко перед Блюхером. Суровый старик, отдавший приказ: «Пленных не брать!» — и готовый немедленно расстрелять Наполеона, был признателен Ларрею за то, что доктор однажды помог его сыну, пленнику французов
[365].
Седовласый командир батальона, герой «Пармской обители» Стендаля, так оценивает происходящее:
«— Сволочное дело! — сказал он солдатам. — Во времена Республики не спешили удирать, пока неприятель к тому не принудит… Защищайте каждую пядь этой местности, умирайте, а держитесь! — воскликнул он и крепко выругался. — Помните: вы защищаете тут землю отчизны своей! Пруссаки хотят захватить ее!»
Фабрицио дель Донго, ранее уснувший от усталости, вдруг просыпается.
«— Что случилось? — спросил он у маркитантки. — Пустяки! Расколотили нас. Прусская кавалерия крошит наших саблями. Вот и все…»
Капитан Куанье был среди беглецов, преследуемых пруссаками: «Солдаты всех частей и всех армий шли, смешавшись, в беспорядке, сталкивались и давили друг друга на улицах этого маленького городка (Женап. — А.И.), убегали от прусской кавалерии, мчавшейся за ними с криками “ура!”. Надо было как можно скорее перебраться по мосту на другую сторону реки Диль. Все перевернулось! Было около полуночи. В этом гвалте не было слышно ни одного голоса… Ничто не могло их успокоить… Они никого не слышали. Всадники приканчивали своих лошадей, пехотинцы пускали себе пулю в лоб, чтобы не попасть в руки врага. Царила страшная неразбериха. Второй раз в жизни я видел беспорядочное бегство, похожее на отступление из Москвы».
18 июня вдруг заговорили пушки Дома инвалидов. Парижане знали, что это значит. Победа! О ней же сообщает «Монитёр». Люди заполняют улицы и бульвары, славят императора и его армию.
Но это была победа, о которой завтра уже не вспомнят. Победа, потерявшая смысл вечером того же дня.
Ученики и студенты сильно волновались, сопереживая императору и его армии. Была нарушена церемония вручения премий в лицее Карла Великого. Директор лицея и надзиратель будут уволены в августе, а самые пылкие ученики отчислены.
Рента падает на четыре пункта. Здесь своя логика: победа Наполеона — это продолжение войны.
Еще день продлится состояние блаженного неведения. 20 июня начали поступать страшные вести, хотя пресса хранила гробовое молчание.
На заре 21 июня Наполеон был в Париже. В этот и в последующие дни рабочие столичных предместий и беглецы из Северной армии кричали об измене и требовали установления диктатуры.
Они собирались большими толпами, высказывались против отречения императора и требовали продолжения борьбы. Раньше кампании длились долгими месяцами, а в этот раз и недели не прошло, как все закончилось! Люди отказывались мириться с тем, что страну вновь отдадут на поживу Бурбонам, интервентам и эмигрантам.
В течение всего 21 июня, наступившей затем ночи и следующего дня в Сент-Антуанском и Сен-Марсельском предместьях, в квартале Тампль по улицам ходили процессии с криками: «Да здравствует император! Долой изменников! Император или смерть! Не нужно отречения! Император и оборона! Долой палату!»
Совещались финансисты, члены торговой палаты, банкиры. Биржу лихорадило. Наполеон видел, что происходит. Он привык пренебрегать многими факторами, ставя во главу угла военный успех. Но не получилось одолеть даже Блюхера с Веллингтоном, хотя поначалу он их разъединил. А приближались австрийцы, русские и их союзники.
Союзники, которых у Наполеона давно не было! 22 июня император отрекся от престола в пользу сына, находившегося вместе с матерью у своего деда, австрийского императора Франца.
Громадная толпа стояла под окнами Елисейского дворца, в стенах которого Наполеон провел свои последние властные часы. «Не нужно отречения! Да здравствует император!» — кричали собравшиеся. Столичная буржуазия боялась революционного взрыва.
Летом в Париже трудятся десятки тысяч рабочих из провинции. Они заняты в основном в строительстве. Эти люди, отметил академик Тарле, ненавидели Бурбонов двойной ненавистью — и как рабочие, и как крестьяне.
Они не желали мириться с происходящим и избивали до полусмерти хорошо одетых прохожих, в которых видели роялистов и аристократов. Вина этих «аристократов» заключалась в том, что они не хотели кричать: «Не нужно отречения!»
«Никогда народ, тот самый народ, который платит и сражается, не обнаруживал к императору больше привязанности, чем в эти дни», — писал свидетель событий. Толпа бушевала и после отречения императора, о котором все узнали 22-го вечером.
«Он выехал! Все кончено!» Люди ушли от Елисейского дворца, но и 23, и 24, и 25 июня волнения не утихали.
Как только разнесся слух об отречении императора, государственная рента пошла вверх. Парижская знать перевела дух, но несчастья большой страны продолжались.
«И вдруг появились первые телеги перепуганных крестьян, погрузивших на возы детей, стариков родителей вместе с самыми ценными обитателями птичьего двора и домашним скарбом. Они ехали не останавливаясь, завороженные одной-единственной мыслью — уйти за Луару, и долгие летние дни благоприятствовали этому переселению. Горожане бежали за возами, спрашивали: “Вы откуда?” — “Из Марли, из Версаля, из Шатийона. Наши дома горят”. — “А в Париже как?” — “Париж окружен”. И когда беглецы уже отъезжали далеко, люди все еще стояли, застыв на месте, по-прежнему томясь неизвестностью», — писал Филипп Эриа.
Французы сопротивлялись оккупантам, и народ помогал своей армии. Перед мостами в Севре были построены баррикады, и пруссаки не сразу преодолели эти препятствия.
