Когда-то банкир Неккер одолжил Людовику XVI два миллиона. И теперь, в 1815 году, мадам де Сталь, собиравшаяся выдавать замуж свою дочь и обеспечить приданое, очень рассчитывала получить эти деньги. Она подготовила почву к тому, чтобы установить добрые отношения с Наполеоном, еще во время пребывания императора на Эльбе. Тогда она намеревалась передать ему списки лиц, готовивших убийство императора, и готова была сама ехать на остров, но Жозеф Бонапарт послал туда своего доверенного генерала Буано
[349].
«Госпожа де Сталь — женщина, обладающая значительным талантом и большим честолюбием, но столь склонная к интригам и неугомонная, что дала повод для высказывания о том, что она могла бы столкнуть своих друзей в море для того, чтобы, когда они станут тонуть, получить возможность спасти их, — саркастически замечал Наполеон. — Я запретил ей появляться в стенах императорского двора. В Женеве она вступила в интимные отношения с моим братом Жозефом, чего она добилась благодаря своему умению интересно вести беседу и своим литературным произведениям».
Наполеон снова у руля государства, и мадам де Сталь отправила к нему своего сына. Император вовсе не склонен был оплачивать чужие долги, отдавая предпочтение одним лицам в ущерб другим. Но настойчивая женщина действует «не мытьем, так катаньем». Вначале она использует Жозефа, чтобы тот устроил аудиенцию сына у Наполеона. Император дал указание не принимать сына, но добрый старший брат все же приводит его во дворец. Привратники пропускают парочку, поскольку Жозеф заявил, что берет на себя все последствия своего поступка.
Наполеон очень вежливо принял сына госпожи де Сталь, но объяснил ему, что выполнение просьбы противоречит французским законам. После этого мадам написала министру Фуше, подробно изложила свою просьбу и обещала поступить в полное распоряжение Наполеона, если тот пойдет ей навстречу. Фуше считал, что госпожа де Сталь может быть очень полезна в сложившихся обстоятельствах, но император был непреклонен.
Каков теперь Наполеон? Молльен, знавший его много лет, описывает императора «как совсем другого человека по сравнению с тем, каким он был прежде», «спокойного», «задумчивого». Теперь он слушает разные мнения, советуется… и совсем не грубит!
Раньше он обладал способностью обходиться без сна столько, сколько нужно, и засыпать на поле битвы, если обстановка позволяет. Теперь он подолгу спит в кабинете, часто с книгой в руках.
2 апреля юный Бальзак издали наблюдал за банкетом, устроенным на Марсовом поле для 15 тысяч национальных гвардейцев. В конце церемонии солдаты скрестили шпаги и сабли, восклицая: «Умрем за Отечество!»
16 апреля император провел войсковой смотр. Среди студентов гулял слух, что на него подготовлено покушение и жить ему осталось лишь несколько минут.
Народу предложили одобрить, как во времена Консульства и Империи, следующий акт, разосланный по всем городским управлениям Франции:
«Ст. 1-я. Учреждения империи, а именно: дополнительный акт 23 фримера 8 года, сенатские приговоры 14 и 16 термидора 10 года и 28 февраля 12 года, изменяются нижеследующими распоряжениями; все прочие их статьи остаются в полной силе.
Ст. 2-я. Законодательная власть принадлежит императору и двум палатам.
Ст. 3-я. Первая палата, называемая палатой пэров, есть наследственная.
Ст. 4-я. Император назначает ее членов, кои не могут быть переменяемы; достоинство сие переходит к старшему сыну, по прямой линии. Число пэров не ограничено и т. д.».
Люди восторженно встречали Наполеона при его возвращении с Эльбы, но проявили пассивность в день выборов. «За» проголосовало 1,5 миллиона человек. В 1802 году одобрявших было 3 миллиона 500 тысяч!
Почему такая перемена? Французы не понимают положений имперского «Дополнительного акта». Многие еще помнят демократическую Конституцию 1793 года, о которой впоследствии нельзя было говорить. И что теперь? Наследственное пэрство! Это то, чем император ответил на невиданный энтузиазм простых людей?! В Лионе он называл их гражданами, но теперь они — снова подданные.
Как изменилась страна за годы правления Наполеона? Промышленность и сельское хозяйство сделали немалые успехи, однако есть еще «медвежьи углы», которые не скоро обретут новый облик. Один из них описан Бальзаком в «Сельском враче»: «Это была настоящая глушь, деревня как будто стояла на краю света, ни с чем не связанная, всему чуждая, точно жители ее составляли одну семью, оказавшуюся вне социального движения, с которым их соединяли лишь самые неприметные нити да сборщик податей». «Соломенная крыша лачуги держалась прочно, хотя и поросла мхом, окна и двери с виду были в хорошем состоянии… В хижине была всего лишь одна комната, свет падал из крохотного оконца, завешенного холстиной. Пол был земляной. А всю обстановку составляли стул, стол и прескверная кровать… Тут не было признака домашней утвари, не было никакой посуды для варки хотя бы самой простой пищи. Комната смахивала на собачью конуру, только миски недоставало…»
Может быть, писатель сгущает краски? А вот что говорит практик. «Действительно, — писал банкир Жак Лаффит, — есть несколько торговых городов и несколько провинций, которые приняли участие в промышленном подъеме нашей эпохи и в которых сосредоточены капиталы, наживаемые весьма дорогой ценой; но все остальные земли, находящиеся во власти невежества, рутины, бедности, совершенно истощены и сильно отстают от той Франции, которую можно назвать цивилизованной».
«Домоседство, неподвижность, автаркия», — замечает Бродель. Обитатели «нецивилизованной» Франции передвигались пешком. И люди в последний раз идут голосовать за Наполеона и его либеральную конституцию, подготовленную Констаном. Многим из них нужно преодолеть долгий путь, чтобы достичь избирательного участка.
Голосование было поименным, публичным и регистрируемым. «Против» осмеливаются проголосовать только 0,37% от общего числа внесенных в списки, но большинство просто не явилось на участки. В Марселе проголосовал 1% избирателей!
Армия и большинство крестьян — за императора, но многие рабочие отсиделись по домам. В столице только две тысячи рабочих голосуют «за».
«Всеми овладело уныние. Везде женщины — ваши отъявленные враги; а во Франции нельзя пренебрегать таким противником», — доносили императору из провинции.
«Пробудившись ото сна, мы не были в состоянии вновь предаться грезам, — писал в своем дневнике архитектор Пьер Фонтен. — Ничто на свете не могло вселить в нас веру в неслыханное чудо. Мы пребывали в убеждении, что наступил конец, но были вынуждены исполнять отдаваемые нам распоряжения…»
Не унывают лишь обитатели кафе «Монтансье», расположенного рядом с Пале-Роялем. Оно стало центром народного бонапартизма. Здесь стоит бюст императора, увенчанный лаврами, а люди вечерами и ночами громко поют воинственные песни о любви к вождю.
За «Марсельезой» следует «Прощальная песня», а затем какие-нибудь новые куплеты, которые тут же и сочиняют.
