При этом бунтовщиков-шуанов, связанных с иностранными державами, осыпали милостями. Лидеры вандейского движения, живые и покойники — Шарет
[329], оба Ла Рошжаклена
[330], Кадудаль
[331], Фротте
[332] — теперь чуть ли не святые.
Вот как их будет воспевать Шатобриан: «..Ла Рошжаклен
[333], чьему трупу патриоты приказали устроить проверку, дабы победоносный Конвент мог быть совершенно убежден в его смерти; этот никто двести раз ходил в атаку, занимая и отбивая города, деревни и редуты; участвовал в семистах стычках и семнадцати боях, сражался с трехсоттысячной регулярной армией, шестьюстами или семьюстами тысячами рекрутов и национальных гвардейцев; он помог захватить пятьсот пушек и сто пятьдесят тысяч ружей, испытал на себе действие адских колонн поджигателей, предводительствуемых членами Конвента, побывал в океане огня, трижды захлестывавшего вандейские леса; наконец, он видел, как погибли триста тысяч богатырей, его братьев по плугу, и как превратились в выжженную пустыню сто квадратных лье плодородных земель».
Да это же просто сказочные герои! Но Шатобриана нисколько не смущают явные преувеличения.
Отныне в военные школы смогут поступать лишь отпрыски богатых семей. Шестьсот дворян, которых парижане окрестили «вольтижерами Людовика XIV», и такое же число юных воспитанников коллежа наряжаются в шутовские мундиры и охраняют короля. А Старую императорскую гвардию удаляют из Парижа. Прославленные воины квартируются на востоке страны.
Гвардейский генерал Летор обращается к принцу: «Возьмите нас, монсеньор, мы храбрые люди». — «Мир заключен, — ответил тот, — нам не нужны храбрецы».
«Так это бесстрашное войско было навсегда потеряно для Бурбонов», — заключает Лафайет, рассказавший данную историю в своих мемуарах. А новая королевская гвардия, солдаты которой имеют ранг офицеров и соответствующее жалованье, передается под командование маршалов-предателей — Бертье и Мармона. Старые гвардейцы называют подразделение Мармона «ротой Иуды», а часть Бертье — «ротой святого Петра».
В декабре 1814 года министр Дюпон был обвинен в получении взяток и отправлен в отставку. На его место назначают маршала Сульта, героя Аустерлица и участника множества кампаний Наполеона.
И оказалось, что этот маршал принадлежит к породе льстивых угодников. Он унижается до того, что говорит бывшим вандейцам, сражавшимся с революционной властью: «Господа, это мы ошиблись: не вам следует переходить в наши ряды, а нам — в ваши». Не случайно Стендаль покажет его в «Красном и белом» в роли жандарма. А настоящим шефом жандармов — королевским министром полиции — был назначен Бурьенн, в свое время уволенный Наполеоном за казнокрадство.
Сиротский дом для детей кавалеров ордена Почетного легиона был упразднен, а затем вдруг снова восстановлен. Постыдные шатания!
Военные власти запрещают часовым отдавать честь ветеранам с белым эмалевым крестиком Почетного легиона. Но обычай не удалось искоренить, и в конце концов было разрешено ему следовать.
Правительство беззастенчиво торгует былой и не принадлежащей ему славой — орден Почетного легиона вручают людям, не имеющим никаких заслуг перед обществом. Кавалером становится лавочник, продающий духи в Пале-Рояле! Во время поездки по провинции граф д'Артуа, брат короля, и его сыновья вручают легендарные награды направо и налево. За несколько месяцев число новых кавалеров достигает пяти тысяч. Например, Линч, мэр города Бордо, получил орденскую ленту через плечо лишь за то, что первым примкнул к Бурбонам при пособничестве англичан.
10 июня 1814 года, через шесть дней после обнародования хартии, давшей палатам возможность некоторого влияния на правительство и провозглашавшей свободу печати, ордонансом министра внутренних дел была восстановлена цензура. Затем из этого ордонанса сделали закон. Недовольство граждан еще более возросло.
Правительство объявило, что «формы и направление образования детей будут предоставлены власти отцов и матерей, опекунов и семей». Красивый популистский прием! Бурбоны знали о том, что милитаристская система обучения утратила всякую привлекательность, и отменили обязательные военные упражнения.
Однако когда от формы перешли к содержанию, то выяснилось, что система императорского Университета — великолепное орудие управления. Бурбоны думали заслужить любовь родителей, но остановились в нерешительности.
Из школ исчезли барабаны, но в Париже снова появились швейцарские наемные солдаты. Плохая примета: как тогда, у Людовика XVI! Иноземцы получают приличное жалованье.
Правительство решает исключить из Французской Академии пятнадцать ее членов. Среди них — Наполеон Бонапарт, Жозеф Бонапарт, Люсьен Бонапарт, Лазарь Карно, Гаспар Монж, Луи Бернар Гюитон-Морво
[334], Жан Жак Режи Камбасерес, Пьер Луи Рёдерер, Доминик Жозеф Тара
[335], Эммануэль Жозеф Сиейес, кардинал Жан Мори, Анри Грегуар, Жак Луи Давид.
Устраненных заменили другими лицами. Новые люди стали членами Института на основании королевского ордонанса.
Спору нет, почти любая власть преследует своих противников. И приведенный список состоит из имен, вызывавших наибольшую ненависть Бурбонов и эмигрантов: Наполеон и два его брата, революционные деятели и якобинцы, священники, принявшие сторону революции, имперские служащие и художник Давид, когда-то клявшийся «выпить цикуту» вместе с Робеспьером, а затем ставший придворным живописцем Наполеона.
Но разве Гаспар Монж перестал быть творцом начертательной геометрии, а Лазарь Карно — видным математиком? Институт Франции — уважаемая корпорация, и прием в его члены всегда являлся событием важным и значительным. Бурбоны же проявили мелочность и пренебрегли истинными заслугами перед родиной, которыми — не в пример им — обладали исключенные из Академии. В своей мстительности они были слишком несдержанны и вновь покрыли себя позором.
