«Это была настоящая казарма, где все делалось по инструкции», — говорит Шапталь.
Типичные вопросы Наполеона дамам звучали так: «Как вас зовут? Чем занимается ваш муж? Сколько у вас детей?» Когда же он хотел оказать даме особое внимание, то задавал еще и четвертый вопрос: «Сколько у вас сыновей?»
«Доя дам, имевших доступ ко двору, высшей милостью считалось приглашение на интимный прием к императрице, — рассказывает Стендаль, в то время вращавшийся в высоких сферах благодаря своему родственнику Дарю
[171]. — После пожара во дворце князя Шварценберга
[172] император пожелал отличить нескольких дам, которые при этой великой опасности, возникшей внезапно, среди блестящего бала, проявили твердость духа. Прием, назначенный в Сен-Клу, начался в восемь часов. Кроме императора и императрицы, присутствовали семь дам и г-да де Сегюр, де Монтескью и де Богарне. В довольно тесной комнате семь дам в пышных придворных туалетах расселись вдоль стен, в то время как император, сидя за маленьким столиком, просматривал бумаги. После пятнадцати минут глубокого молчания он поднялся и заявил: “Я устал работать; позовите Коста, я посмотрю планы дворцов”.
Барон Коста, человек чрезвычайно спесивого вида, является, держа под мышкой кипу планов. Император желает узнать, какие расходы предположены на будущий год в Фонтенбло, где за пять лет должны быть закончены все сооружения. Он начинает сам просматривать смету, время от времени останавливаясь, чтобы делать г-ну Коста замечания. Произведенные последним расчеты количества земли, потребной для засыпки какого-то пруда, кажутся ему неправильными: он начинает сам делать вычисления на полях доклада; забыв посыпать цифры песком, он стирает их и пачкает себе руки. Он ошибается в подсчете; г-н Коста на память называет ему цифры. За это время он два или три раза обращается к императрице: “Что же дамы все время молчат?” Тогда приглашенные шепотом, в двух-трех словах выражают восхищение универсальностью талантов его величества. Затем снова воцаряется гробовая тишина. Проходит еще три четверти часа; император снова обращается к императрице: “Дамы все время молчат. Друг мой, вели принести лото”. Звонят; приносят лото; император продолжает свои вычисления. Он велит подать себе лист бумаги и все пересчитывает заново. Время от времени он из-за своей стремительности делает ошибку и раздражается. В эти неприятные минуты игрок в лото, объявляющий номера, еще более понижает голос; он почти беззвучно шевелит губами. Окружающие его дамы с трудом угадывают цифры, которые он называет. Наконец бьет десять часов, унылая игра в лото прекращается; вечер закончен».
Граф Лаплас, канцлер сената, в свое время принимавший выпускной экзамен у юного Наполеона в Парижской военной школе, устраивает сцену жене: та одета недостаточно нарядно на приемах у императрицы. Мадам Лаплас покупает прекрасное платье и обращает на себя внимание императора.
Наполеон, войдя в зал, подходит к ней и в присутствии двухсот человек говорит: «Как вы одеты, госпожа Лаплас! Ведь вы уже старуха! Такие платья годятся для молоденьких женщин; в вашем возрасте они уже невозможны».
Мадам Лаплас была убита горем. Сенаторы, коллеги ее мужа, считали, что Наполеон нарушает приличия. Но г-н Лаплас во всеуслышание заявил жене: «Что за нелепая мысль, сударыня, нарядиться как молоденькая девушка! Вы никак не хотите примириться с тем, что стареете. А ведь вы уже не молоды! Император прав!..»
И это тот самый Пьер Симон Лаплас, который когда-то за словом в карман не лез, чтобы поставить на место генерала Бонапарта, новоиспеченного академика! Что и говорить — история вышла некрасивая. Как для императора, так и для его подданного.
В имперском сенате заседали и Гаспар Монж, и Лагранж, и Бертолле, и такая интересная личность, как маркиз Франсуа де Бартелеми, когда-то бывший министром иностранных дел при Людовике XV, а затем послом Французской республики в Швейцарии и членом Директории. Во время «переворота 18 фрюктидора», учиненного Баррасом
[173] при поддержке Наполеона, директор Бартелеми отклонил предложение подать в отставку, уехать из страны и жить в Гамбурге под чужим именем. Сосланный в джунгли Гвианы, он бежал оттуда и вернулся на родину после другого переворота — 18 брюмера.
Графиня Шуазель-Гуфье
[174], вспоминая о пребывании Наполеона в Вильне в 1812 году, говорит о его выходе в церковь: «Пристав выкрикнул: “Император!”, и я увидела небольшого человека, толстого, короткого, в зеленом мундире, открытом на белом жилете, окруженного маршалами, — пролетевшего как пуля и занявшего место за молитвенным стулом. После обедни он вышел с тою же стремительностью».
О приезде Наполеона на бал она рассказывает так: «По первому знаку герцоги и маршалы бросились навстречу сломя голову, правда сказать, с пресмешными физиономиями. Нас с лестницы стащили чуть не на четвереньках. Наполеон подъехал в карете, за которою скакал главный конюшенный, г-н Коленкур. Ему подставили подножку, как будто бы земля была недостойна того, чтобы на нее ступила нога его величества. Он поднялся на лестницу при криках: “Да здравствует император!”… Войдя в залу, он скомандовал: “Дамы, садитесь!”…»
Однажды Наполеон спросил у Сегюра: что почувствуют люди, узнав о смерти императора? Тот стал говорить о единодушных сожалениях, но был прерван повелителем: «Вовсе нет!»
