«Возможна – и более того, реально существует – диалектика, являющая собой полную противоположность гегелевской… где ценностное значение отрицания и разнородности (иначе говоря, то, что Гегель называет антитезой), актуализируясь, переводит противоречившее ему значение утверждения и тождества (иначе говоря, тезис) в план лишь потенциальной, теоретической возможности – как возможна и совсем иная, третья, диалектика, в которой ни одно из этих значений не доминирует над другим и которая порождает, таким образом, взаимно прогрессирующе противоречие»
[100].
Жан-Пьер Дюпре является одной из мощнейших опор, на которых покоится описанная перспектива, и имя этой опоре – инстинкт, не замутненный доводами разума. На взгляд стороннего наблюдателя, нынешний духовный климат характеризуется прежде всего одновременным развитием умозрительных направлений философии, к которым большинство наших современников относятся с большим или меньшим недоверием (таков, на мой взгляд, случай с недавними высказываниями г-на Люпаско), и появлением новых и чрезвычайно молодых талантов в литературе и искусстве, взрывающих ровную гладь художественного ландшафта современности – при том что такое сосуществование вряд ли можно объяснить каким бы то ни было взаимодействием этих двух тенденций.
Несмотря на то, что годы, разделяющие первое и второе издание этого сборника, были отмечены некоторым историческим застоем, они оказываются ничуть не менее важны в плане эмоциональном, поскольку будущее, в своих самых прямых и обыденных проявлениях, стало в это время поразительно случайным и непредсказуемым. Что будет с этим приблизительным грядущим – или столь же условным его отсутствием? Ответ на этот вопрос можно дать, лишь узнав, чем дышит, чем живет сейчас род человеческий – и ничто так не поможет нам в этом, как обращение, даже своего рода воззвание к творчеству, являющемуся на сей день самым молодым и вдохновенным.
Без малейшего колебания могу сказать, что в 1950 году таким избранником видится мне творчество Жана-Пьера Дюпре, хотя (или, скорее, именно потому что) в последние годы мало появлялось столь же «трудных» для восприятия вещей. Но в этот непроходимый лес, поверьте мне, стоит углубиться. Так уж получилось – и ни он, ни я не в силах тому помешать, – что в составе сегодняшнего черного юмора, по сравнению с тем, каким он был еще десять лет назад, следует значительно усилить дозу собственно «черного». Дюпре сумел представить нам такую черноту, которая богатством своих красок не уступит солнечному спектру. Его юмор сияет не менее таинственно, чем в «Игитуре»: «Выходит из комнаты и пропадает на лестнице (вместо того, чтобы скатиться по перилам)», – но при этом еще и зорко тлеет под слоем пепла («После того, как утонуло море и была похоронена земля, дальше все пошло по нарастающей: огонь сгорел дотла, а воздух растаял в дымке нового пламени, вспыхнувшего от этого хаоса»). Луч света, призванный обычно освещать, в данном случае скорее скрывает от нас истинного Дюпре, принца из Королевства Двойников, пусть и представляя его в самых завлекательных обличьях. О главной же их этих аватар сам принц сообщил нам крайне мало – мы знаем лишь, что он живет с супругой, «Чернавкой Уэлиной», в избушке прямо посреди диковинного леса, где всюду рыщут волки.
Пес святотатства
Акт II, сцена IV
Те же декорации, но Ночь стала зеленого цвета. Двое разговаривают, сидя.
Номер 1: Итак, полночь зелена, на дворе 3 августа нулевого года, и с минуты на минуту, когда петух трижды плюнет…
Номер 2: Петух уже никуда не плюнет – вместо него теперь паук. Голос у него не в пример лучше и сильнее, а на каждой лапке – по ангельской трубе… И здорово же он чихает, скажу я тебе!
Номер 1: Ну хорошо – когда паук три раза плюнет через плечо, а его трубные костыли начнут сплетать гибельную паутину его голоса, мир изменит свое предназначение, а земля – название. Как мне только что доложили, передовые части армии трупов подожгли свои могилы, а свобода карабкается по баррикадам из гробов…
Номер 2: …Лесные хищники увидят вдруг, как их головы закрутятся в небе, будто выпущенные из пращи, раскрученной чьей-то чужой рукой. И они обязательно это увидят – их чисто выбритые и сочащиеся кровью шеи превратятся в широко открытые глаза… клянусь моим несказанным гневом, это так, ибо я просто в бешенстве.
Номер 1: Тела раскачиваются на ветру, точно забытые колокола… На деревьях гниют плоды, которые некому есть…
Номер 2: Но тысячепалый паук все плетет без устали свой дырявый саван. Эстерн, наш господин, швыряющий одним броском два камня, дал нам свободу быть его верными псами. По первому его сигналу мы зальемся лаем, точно одна огромная беззубая пасть, и, не сойти мне с этого места, победа будет за нами! (Встает и вытаскивает кинжал.) Что ж, пришло время стричь деревья на фату нашей Госпоже – я теперь здесь портной… (Втыкает кинжал в ствол дерева.) Листья уже заходятся криком, а с веток капает кровь… Но что за пойло этот древесный спирт, никакого вкуса. Пить! (Пьет из рассеченного ствола.)
Номер 1: Однако время идет; а раз Эстерн, наш господин и повелитель, закончивший экстерном все земные университеты, под страхом смерти разрешил нам оставаться его псами, так будем псами! Постой, сюда кто-то идет – я слышу тишину его шагов обеими культями моих рук, вылепленными из свиного сала на упругих ресницах дохлого осла… да, да – моими бесподобными клешнями, что удваивают число моих ушей!.. Вот почему я могу слышать поступь сразу двух человек… Поправим наши маски!
Входят Номера 3 и 4, в таких же собачьих масках.
Номер 3: Приветствую вас всеми остатками моих клыков; да будет успешной ваша маскировка, вплоть до безобразящей лицо проказы! Мой спутник – женщина, хоть это и не видно, и он принес поистине благую весть. В час, определяемый назначенным числом – а число сие XII, и ничто не в силах его изменить, – на перекрестке черных дыр должен возникнуть всадник из созвездия Стрельца, и его призрачный конь будет топтать копытом блестящий диск солнца!.. Никто не знает, чем все это закончится, но от себя скажу, что, судя по всему, грядет конец всем мирным схваткам и боям… В остальном битва уже вовсю бушует и ярится, и ярость вырвавшихся на свободу трупов делает принесший меня ветер то попутным, то встречным.
Бросает оружие на землю. Номер 4, женщина, подходит ближе.
Номер 4: Земной поклон – ведь так велят приветствовать ваши собачьи правила? Премного буду вам обязана… (Срывает маску… и предстает в виде Чернавки, жены Эстерна.)
Чернавка: Стоять!.. или нет: лежать! Так я командую моим псам и змеям-хромоножкам, прыгающим на костылях! Да вы и есть такие костыли! И коли ваша свобода в том, чтобы повиноваться мне, то я зашью вам кости острою иглой и нитью вашей жизни, если не… Но нет – лучше я захлопну книгу, в глубине которой подчеркнула ваши имена, – или буду смотреть, как вы упьетесь кровью из своих артерий, разбухших от ее напора! (Они окаменели от ужаса, ЗАМЕРЕВ, словно фигуры в детской игре. Один застыл и слился с камнем, на котором сидел прямо, точно шест – только голова безвольно болтается на ветру. Его напарник рухнул наземь, вытянувшись во все два метра росту, которых в нем никогда не было… Номер 3 исчез.) Ваши губы сморщились, как у старух, а вены ссохлись, как нечесаные патлы! Ваши члены одеревенели и похожи на могильные кресты, идущие за вами по пятам; глаза – словно потухшие яйца во вчерашней золе!.. Они мертвы и неподвижны… ну что ж, тем больше щебня – будет из чего отстроить наш старинный замок! (Пинает ногой одно из бездыханных тел. Осматривается вокруг: не сверкнет ли где Глаз, который видел все произошедшее – или не видел, что с того… и уходит.)
