— Мой дорогой. Не испытывай чрезмерных надежд.
Он сжимает ее пальцы.
— Я знаю.
Они оставляют машину в конце улицы, рядом с аккуратно выбеленным домом, где на подоконнике стоят две деревянные модели яхт. Идти недалеко, но Джим чувствует, как тяжелеют ноги, и внезапно его охватывает страх не устоять на них. Ева берет его за руку.
— Не хочешь присесть? Может быть, придем попозже?
Джим качает головой. Он не станет бояться собственной дочери.
— Нет. Пошли. Я должен хотя бы попытаться.
Второй раз в жизни он звонит в эту дверь. Они томятся в тревожном ожидании. С противоположной стороны улицы на них мрачно смотрит девушка в черном кожаном пиджаке и с ярко-зелеными волосами.
Джим вновь нажимает звонок и ждет. Наконец на лестнице раздаются шаги, и за замерзшим стеклом появляется расплывчатый силуэт. У Джима перехватывает дыхание. Дверь распахивается. Перед ним стоит незнакомый мужчина в черной футболке и поношенных джинсах; он необычайно бледен.
— Что надо? — спрашивает он.
Джим глядит на незнакомца, силясь понять, что тот из себя представляет.
— Я отец Софи. Она дома?
— Ошибся адресом, приятель. — Мужчина говорит с сильным лондонским акцентом, в голосе слышится скрытая насмешка. — Никакой Софи здесь нет.
— Я вам не верю.
Джим делает шаг вперед, но ему преграждают путь.
— Не советую, приятель. Говорю же — ты ошибся адресом.
Ева предупреждающе берет Джима за локоть.
— Если это так, — говорит она, — то извините нас за беспокойство. Но мы в замешательстве. Моя падчерица раньше жила здесь. Муж виделся с ней всего несколько месяцев назад.
Мужчина смотрит на нее, улыбаясь уже в открытую. Джим испытывает сильнейшее желание ударить его, почувствовать, как крошатся его зубы и кости. Но Ева по-прежнему придерживает его руку.
— Что ж. Я понимаю, вы в замешательстве. Но она здесь больше не живет.
— Не могли бы мы, — продолжает Ева тем же спокойным тоном, — пройти внутрь и убедиться в этом сами?
— Нет. И вообще, почему бы вам не развернуться и не продолжить вашу безбедную буржуазную жизнь?
Дверь захлопывается. Джим едва слышит слова этого человека. Он смотрит на свою дорогую смелую Еву. И внезапно наступает чудовищная ясность: он выбрал Еву — то безусловное счастье, которое испытывает рядом с ней, — в ущерб собственной дочери. Очевидно, что он принес страдания и себе, и всем окружающим. Джим не имел права уходить от Хелены. Нельзя было возвращаться в прошлое, туда, где перед ним и Евой простиралась целая жизнь. Он нарушил закон природы: шанс на счастье дается один раз, с одним человеком, и, упустив его, второго ты не получишь.
Джим вспоминает, как увидел Еву на дне рождения Антона: она стояла на кухне, в длинном платье, с подобранными сзади волосами. В тот момент он должен был повернуться и уйти домой — к Хелене и их маленькой дочке, к своей жизни. Но Джим знает: он никогда не смог бы этого сделать. Не в силах был отвернуться от Евы, как уже сделал однажды, столкнувшись с ней возле книжного магазина Хефферса; она носила под сердцем Ребекку, она смотрела ему вслед. Джиму тогда понадобилась вся его воля, чтобы не обернуться. Во второй раз он на такое оказался не способен.
— Джим, дорогой. С тобой все в порядке?
Он не отвечает. Спотыкается, и Ева поддерживает его.
— Пойдем обратно в машину.
Она везет его на набережную. Автомобиль они оставляют на Брунсвик-сквер; оттуда Ева ведет Джима к морю, поддерживая за локоть, как инвалида. Они спускаются к прибрежному кафе, где стоят твердые металлические стулья и в желтых пластмассовых контейнерах продают жареную рыбу с картошкой. На пляже никого, кроме человека с собакой; он бросает палку, и собака ловит ее в красивом прыжке; на бесконечном сером море волнение.
— Где она? — спрашивает Джим.
— Где-то, куда нам не добраться.
— Наркотики.
Джим впервые произносит это слово, но уже много месяцев, если не лет, оно витает в воздухе. Непредсказуемое поведение Софи. Ее внезапная худоба. Нездоровый, желтоватый цвет кожи. Ева кивает:
— Думаю, да.
— Это моя вина, — говорит Джим.
— Нет.
— Да. Я виноват во всем. Софи, мама… я всех подвел, Ева. Никому не стал опорой. Заботился только о себе.
— И обо мне.
Джим смотрит на Еву. Ветер треплет ее волосы. Она значит для него все, в ней заключается весь мир или лучшая из его версий. Нет сомнений: выбора у Джима никогда не было.
— И о тебе.
Несколько минут они молчат. Затем Ева берет пустые контейнеры и несет их к мусорному баку, стоящему возле тропинки. Джим наблюдает за ее неторопливыми, уверенными движениями. Со спины ей по-прежнему можно дать лет двадцать; и даже когда Ева оборачивается, с трудом можно поверить, что ей шестьдесят один год.
Она возвращается, опять садится рядом с Джимом и говорит:
— Ты не должен винить себя во всем. Просто не должен.
— В первую очередь стоило думать о Софи, — отвечает он негромко. — Я был ей плохим отцом.
Ева поворачивается к Джиму и сжимает его лицо в своих ладонях.
— Мой дорогой, все отцы и матери в мире чувствуют ровно то же самое. Ты сделал все, что мог.
— Я должен был сделать больше.
Джим встает, Ева за ним вслед. Она отрывает руки от его лица, он ловит их.
— Извини. Я просто так переживаю за нее.
— Естественно. И мы сделаем все, что в наших силах, чтобы найти ее. Когда вернемся домой, начнем всех обзванивать — Хелену, то место, где Софи работала, кажется, оно называется «Корабль». Может быть, Сэм что-то подскажет. Поднимем всех, Джим. Мы найдем ее и вернем домой.
Джим испытывает огромное облегчение; Ева существует, она рядом, он любит ее. Делает глубокий вдох.
— Дойдем до моря.
И они идут по гальке, неловко спотыкаясь, подобно детям, делающим первые шаги.
Версия первая
Шестидесятилетие
Лондон, июль 2001
— Готова к торжественной речи?
— Всегда готова.
Ева пригубливает шампанское.
— У меня в сумке есть шпаргалка.
— Умница.
Пенелопа поднимает свой бокал и чокается с Евой. — В любом случае, в твоей биографии бывали аудитории и посложнее.
Они стоят на носу корабля, на верхней палубе. Вокруг мужчины в строгих костюмах — их ровесники, с седыми прилизанными волосами (если осталось что прилизывать) и умиротворенными раскрасневшимися лицами — и дамы в вечерних нарядах со смелыми декольте. Наблюдая за женщиной, стоящей на противоположной стороне палубы, — ее пышные белокурые волосы собраны на затылке, глубокий вырез длинного красного платья открывает безукоризненную грудь алебастрового цвета, — Ева испытывает смешанное чувство жалости и восхищения.
