Ева отвернулась, притворяясь, что поправляет боковое зеркало, и смахнула слезу. Все время, пока они ехали по трассе М4, в машине царило молчание (Джим считал этот неприглядный отрезок пути очень романтичным, потому что дорога вела в Корнуолл). В аэропорту Ребекку охватило раскаяние.
— Прости, пожалуйста, мам… — и Ева, чтобы не усугублять горечь расставания, купила ей в подарок пудру от «Кристиан Диор» и солнцезащитные очки «Рэй-Бэн». Когда они прощались, Ребекка даже всплакнула. И ушла. Ева проводила взглядом тонкую фигуру дочери, согнувшуюся под весом огромного рюкзака.
Пока она ехала назад, где Сэм ждал ее в квартире, казавшейся теперь пустой, Ева вновь и вновь повторяла про себя слова Ребекки: «Ты душишь меня». Думала о том, что в жизни не раз, а дважды совершала такой выбор. Делала ставку не на Джима, не на возможность найти счастье вместе с ним, а на своих детей, убежденная, что они будут счастливы только с матерью, которая, по крайней мере формально, хранит верность их отцу. Да, она часто думала о разводе с Дэвидом и открытых отношениях с Джимом. Но когда эта мысль приходила в голову, Ева видела перед собой детей — Ребекку, расцветающую при появлении отца; Сэма, для которого афиши, театральные программки и фотографии размером десять на двенадцать с автографом Дэвида были самым большим сокровищем. Она мечтала, чтобы Джим стал частью их жизни, а взамен разрушенных семей появилась новая, — и боялась своей мечты.
Дети стояли для нее на первом месте, но и для Джима тоже не было никого важнее его дочери Со-фи; осознание этого пробуждало в Еве особую, иногда избыточную потребность защитить Ребекку и Сэма. Она вспоминала, как после одной из редких ночей, проведенных с Джимом, заставила Ребекку, которая хотела куда-то пойти с друзьями, остаться дома на все выходные. Очевидно, подсознательно она таким образом пыталась заглушить глубокую боль из-за отсутствия Джима рядом. Ева вспомнила еще, как в те дни, когда им с Джимом удавалось провести украдкой несколько часов вдвоем в Риджентспарке, она запрещала Сэму после школы ходить в гости к приятелям. Чувство вины заставляло ее держать детей при себе. Добираясь домой по трассе М4, Ева вдруг поняла: в этом больше нет нужды. Возможно, лучшая мать не та, которая старается оградить своих детей от всего, а та, что честна перед собой, счастлива и живет собственной жизнью.
Вечеринка в Лос-Анджелесе идет своим чередом — гости пьют шампанское, звучит живая музыка, в полночь взрываются фейерверки. В час ночи музыканты (группа «Колеса Кэтрин», знававшая лучшие времена) еще играют, но толпа начинает редеть; желающие продолжить веселье сделают это либо в «Шато Мармо», либо в номерах мотелей, стоящих вдоль автострады. Евы и Дэвида там не будет: их ждут Сэм и Ребекка (если Ребекка осталась дома, а не улизнула куда-нибудь на подаренной отцом машине, слишком мощной для ее возраста). И поэтому они идут к красному «астон-мартину» Дэвида сквозь сырую прохладную калифорнийскую ночь, пахнущую олеандрами, выхлопными газами и сгоревшим фейерверком.
Дэвид опускает верх, и, когда машина, громко шурша по гравию, выруливает на дорогу, Ева поправляет шаль на плечах.
— Мерзнешь? — спрашивает Дэвид, взглянув на нее.
— Нет, все в порядке. Просто свежо.
С дороги виден центр Лос-Анджелеса, полный мигающих огней, похожих на хвостовое освещение самолетов. Ева, как всегда, думает о Джиме: о том, насколько надежно и безопасно чувствует себя в его присутствии, и в эти минуты остальной мир словно перестает существовать.
На память приходит один день в Бродвее, после похорон матери, проведенный с ним: Джим вернулся, лег рядом и сказал, что хочет жить вместе, а она притворилась, будто спит и не слышит. Конечно, Ева была благодарна ему за эти слова — но она тогда потеряла маму, а дети — обожаемую бабушку, и мысль об ожидающей их еще одной потере и резких изменениях в жизни казалась ей просто непереносимой.
Она размышляет о том, что сейчас происходит с Джимом; может быть, он лежит рядом с Хеленой, вспоминая, как они с Евой занимались любовью во время их последней встречи.
Думает о письме, написанном много лет назад; она везла его на велосипеде по Кингс-Парейд под мигающими уличными фонарями и чувствовала, как сердце ее — в буквальном, физическом смысле — разрывается на части.
Представляет, как Джим стоит перед публичной библиотекой в Нью-Йорке, пряча мерзнущие руки в карманы, и высматривает ее в толпе прохожих, а она так и не появляется.
«Слишком все затянулось, — думает она. — Время пришло».
— Пора это прекратить, Дэвид.
В тишине, царящей на дороге, ее голос звучит неестественно громко.
— Я так больше не могу. Даже не могу подобрать слов, чтобы описать происходящее.
Дэвид не поворачивает головы. Ева смотрит на его профиль; через несколько месяцев ей исполнится сорок, она знакома с Дэвидом большую часть жизни, но человека, в которого ее муж превратился за последние годы, не знает совсем. Перед ней — лицо с афиши, непроницаемое, ничего не выражающее.
— Ты права, — отвечает Дэвид. Он говорит медленно, будто подбирает слова на чужом языке. — Эта ложь тянется слишком долго.
— Есть человек, которого я люблю. — Ева произносит это неожиданно для самой себя.
— Я знаю. И Джим заслуживает тебя, Ева. Я серьезно. Он любил тебя все это время.
Ева бессознательно поправляет платье. Внезапно в голове всплывают стихи Элиота; она зачитывалась им в студенческие годы: «И в памяти звучат шаги по дорогам, не выбранным нами…» Сколько сил ушло на разные уловки, полуправду и полуложь — и вот не осталось ничего.
— Когда ты узнал?
— Думаю, я всегда это знал.
Ева проглатывает ком в горле. Вывеска мотеля у дороги вспыхивает призрачным светом.
— Ребекка в курсе?
— Не уверен. Она ничего не говорила.
Еве становится легче дышать — когда-нибудь она сама все скажет дочери и Сэму.
— Мы не были с ними честны, верно?
— Мы не были честны друг с другом.
— Этого я не знаю.
Дэвид достает из бардачка пачку сигарет, прикуривает, отдает сигарету Еве.
— Мы оба поступали так, как считали правильным. И не из каких-то замшелых представлений о долге — я, знаешь ли, любил тебя. Возможно, до сих пор люблю. Мы просто не подходим друг другу, ты не находишь?
Они молча курят. «Он порядочный человек, — думает Ева, — под всей этой его оболочкой. Он действительно сделал все, что было в его силах». Другой кабриолет, сигналя, обгоняет их, из динамиков в машине доносится «Дип Перпл». Ева вглядывается в лица четверых подростков в поисках Ребекки — но дочери среди них не видит. Она откидывается на подголовник, докуривает сигарету до фильтра, размышляя о том, как внезапно все может поменяться; и еще о реакции Джима, когда тот узнает, что она сделала.
Машина плавно останавливается у дома Дэвида — современного здания из стали, стекла и бетона, — который так и не стал для Евы своим. Они не выходят из машины, им не хочется пока заходить внутрь.
