Но сегодня за ужином она оказалась за столом рядом с ним: в столовой стояли скамьи, на которых, по идее, должны были вперемешку рассаживаться слушатели и преподаватели, хотя на деле последние все-таки предпочитали держаться особняком. Ева сидела по соседству с Джоан Доулинс, автором детективов (однажды они вместе участвовали в телевизионной программе). Напротив устроился драматург Дэвид Слоун, печальный человек, ни с кем не перекинувшийся даже словом, — и тут появился Лео с бокалом вина в руке.
— Свободно? — спросил он, указывая на пустующее место рядом с Евой.
— Конечно, Лео, — жеманно ответила Джоан. Слоун по-прежнему хранил молчание. Но Лео не садился, будто ожидая разрешения от Евы.
— Ева?
Она подняла голову, только сейчас заметив его присутствие.
— Тут не занято.
И поймала себя на том, что слова ее прозвучали грубо. Джоан пошла красными пятнами — Ева вспомнила, как то же самое произошло с ней в телевизионной студии при свете софитов, и визажисту пришлось срочно спасать ситуацию. На лице у Слоуна появилась улыбка — он принадлежал к типу людей, получающих удовольствие от чужого замешательства. Ева уже собралась извиниться перед Лео, но тот, казалось, ничего не заметил.
— Я так рад, что вы тоже читаете курс на этой неделе, — с воодушевлением сказал он, усаживаясь рядом. — По-настоящему люблю ваши книги. Я несколько раз проезжал свою остановку в метро, пока читал «Под давлением». И телевизионная постановка мне понравилась. Хорошая работа.
Ева аккуратно положила приборы на пустую тарелку.
Сложно было понять, говорит ли он искренне: Ева ненавидела лживые комплименты, которых в изобилии наслушалась с тех пор, как к ней пришел «успех». На самом деле она не считает себя «успешной» — иначе, наверное, не написала бы больше ни слова — правда, ей нравятся похвалы, интервью, рецензии. Но в глубине души она знает: все это вторично по отношению к творческому процессу — когда, отправив детей утром в школу и поручив Джулианне хлопоты по кухне, можно сесть за письменный стол и насладиться полным одиночеством.
В конце концов, не многие женщины могут себе это позволить.
— Спасибо.
Вероятно, в голосе Евы слышалось сомнение, потому что Лео повернулся к ней, демонстрируя темно-серые глаза и мальчишеские ямочки на щеках, и сказал:
— Вы думаете, я шучу? Зря. Просто из-за внешности никто не воспринимает меня всерьез.
— Вот уж не поверю.
Лео отпил вино из бокала, по-прежнему глядя на Еву.
— Возможно, вы станете исключением.
Он флиртовал с ней весьма беззастенчиво, и так продолжалось всю неделю. Вероятно, женщины, чей разговор подслушала Ева, были правы в своих оценках: Лео точно знал, что делает. Уделял Еве во время завтраков и обедов ровно столько внимания, чтобы она понимала — он выделяет ее среди остальных, — но так, что это не бросалось в глаза другим. Ева наблюдала за его рыцарским поведением — если можно использовать это слово — с усмешкой. Она никак не поощряла Лео (оба знали о браках друг друга, и для него происходящее, разумеется, было всего лишь игрой), но ни разу не предложила ему остановиться. Позднее Ева призналась себе, что легко могла положить этому конец, но в действительности не хотела; на самом деле она ждала продолжения флирта.
После смерти матери Ева привыкла к чувству легкой отстраненности, будто все происходящее с ней — не вполне реально. Словно она не один человек, а два, даже три, и каждый живет своей жизнью, дышит, что-то изображает, но кто из них настоящий, уже неизвестно. Она попыталась пересказать свои ощущения Пенелопе, но ничего не вышло, получилась какая-то научная фантастика. Подруга посматривала на нее осторожно, не уверенная, как надо правильно реагировать на эти слова.
— Это печаль, дорогая, — в конце концов сказала Пенелопа. — Печаль делает с человеком очень странные вещи. Не надо бороться. Пусть само пройдет.
Действительно ли печаль заставляла Еву продолжать игру с Лео — соглашаться в ответ на предложение выпить вдвоем; с удовольствием ощущать тепло его тела, когда за ужином он прижимал под столом свою ногу к ее? Вначале, возможно, да, но на четвертый день — во вторник — Лео положил ладонь ей на колено, и у Евы перехватило дыхание; однако она не оттолкнула его руку. После этого события приняли стремительный оборот: во время групповой экскурсии в Хэйуорт — Лукас, директор фонда, был страстным поклонником Бронте — они на минуту остались одни в коридоре на верхнем этаже здания, и Лео обнял ее за талию, страстно прошептав на ухо:
— Я должен поцеловать тебя, Ева. Должен.
Ева вырвалась из его объятий и отправилась догонять остальных. Остаток дня держалась от Лео на расстоянии, испытывая чувство вины, хотя не сделала ничего предосудительного, даже не позволила поцелую случиться; однако ночью, в постели, осознала: это чувство неслучайно. Она хотела Лео. Решение уже было принято; и, лежа без сна, Ева думала о Джиме и о том, испытывал ли он нечто подобное по отношению к Грете.
Итак, сегодня вечер пятницы. Как заведено в фонде, окончание курса отмечают чтениями: сначала по два слушателя от романистов, драматургов, поэтов и авторов детективов — тщательно отобранных преподавателями; затем сами преподаватели. Тейт должен был выступать последним. Остальных принимали снисходительно, но женщины не скрывали нетерпения, когда встал Лео, держа в руках тонкий сборник своих стихов.
— Я готова его слушать вечно, — театральным шепотом сказала соседка Евы.
Ева, разумеется, тоже смотрела на Лео: ей нравился его глубокий баритон, заполнивший комнату. Она не читала стихов Тейта (хотя не признавалась ему в этом) и не была готова к тому впечатлению, какое на нее произвели слова, с неожиданной элегантностью сплетенные в обволакивающую паутину. Она ждала жестких, рубленых форм — но не убаюкивающих напевных рифм, закончившихся мощным крещендо, — когда Тейт замолчал, присутствующие на мгновение замерли, а затем разразились аплодисментами.
И вот Лео возвращается с третьей, а может, и четвертой порцией виски. Уже три часа ночи, и остальные отправились спать: несколько минут назад нетвердым шагом ушел даже изрядно подвыпивший Лукас. Ева знает, что каждая минута, проведенная здесь, наедине с Лео, таит опасность, но она не делает попытки избежать ее.
Подойдя к столу, он не присаживается.
— Может быть, допьем у меня?
Они молча поднимаются на третий этаж. Окна эркера в его комнате выходят на дорогу и парковку: сейчас за ними царит мрак. Ее комната больше, с видом на сад, и, подумав об этом, Ева испытывает гордость, которой стыдится.
Она стоит у двери, держа в руке наполненный стакан, а Тео задергивает занавески и включает лампу на столике возле кровати.
«Еще есть время, — думает Ева. — Я могу открыть дверь и уйти». Но не делает этого и не сопротивляется, когда Лео подходит к ней, забирает стакан, ставит его на стол и обнимает ее.
— Ты уверена? — спрашивает он. Ева кивает и притягивает его к себе.
