Она немедленно отбрасывает эту мысль как абсурдную и самонадеянную: у Джима есть женщина, возможно, даже дети. Ева уверена, что Джим никогда не вспоминает о ней. А у нее свои обязательства: хотя даже в самые трудные дни она не позволяет себе так думать про Ребекку и Сэма.
Ева умывается холодной водой, потом достает из сумки косметичку, румянит щеки. Вспоминает, как перед уходом из дома наклонилась над кроваткой сына поцеловать его — Сэм, в пижаме, с волосами, еще влажными после ванны, обнял ее, притянул к себе и отчаянно попросил:
— Мамочка, возвращайся скорее!
Она пообещала и сказала, что Эмма, его няня, сейчас поднимется к нему и почитает сказку.
Ребекка у себя в комнате красила ногти на ногах пурпурным лаком. Ева подумала: «О, напоминает конечности при гангрене», — но вслух произнесла:
— Потрясающий цвет, дорогая. Я ухожу.
Дочь подняла голову, выражение ее лица смягчилось. Ей всего двенадцать, а уже заботится о собственной внешности (Ева говорит себе: «Вся в отца») — и после школы часами шепчется с подружками по телефону, обсуждая мальчиков.
— Отлично выглядишь, ма. Мне нравится это платье.
Ева ответила «спасибо» и, целуя Ребекку на прощание, уловила смешанный запах шампуня и духов «Шанель № 5». Дэвид во время последнего приезда в Лондон купил ей флакон в дьюти-фри. Ева полагает, что эти духи не подходят для двенадцатилетней девочки, но Ребекка пользуется ими каждый день, даже отправляясь в школу.
С лестницы, ведущей на первый этаж, Ева оглядывает гостиную: появляются все новые и новые гости, люди смеются и переговариваются, держа в руках бутылки с вином, но Джима среди них не видно. Она подбирает полы длинной юбки, чтобы не наступить на нее. Улыбается пришедшим, хотя не узнает их — наверное, это друзья Теа; так же небрежно элегантны, как ее золовка. На кухне Ева наливает себе еще один стакан пунша.
Ее брату тридцать лет. Верится с трудом — порой, думая об Антоне, она по-прежнему видит перед собой маленького упрямого мальчика, всегда желающего иметь то, что есть у сестры. Но мальчика, разумеется, уже нет, как нет и прежней Евы. Нет девчонки с косичками, питавшей сильную, хотя и недолгую страсть к лошадям. Нет юной девушки, заполнявшей многочисленные тетради тривиальными рассказами и чудовищными стихами — ее саму потом коробило от них. Нет студентки, упавшей с велосипеда и увидевшей тень человека, проходившего мимо. Который тогда тоже не знал, что с ним станет.
— Привет, — говорит Джим, приводя Еву в замешательство: она все еще там, в окрестностях Кембриджа, смотрит на юношу в фирменном двухцветном шарфе колледжа Клэр и размышляет, надо ли принимать предложенную им помощь. Но этот юноша исчезает и превращается в мужчину; стоит перед ней в проеме двери, ведущей в сад — там на деревьях светятся развешанные Теа разноцветные фонари.
— Привет, — отвечает она.
Незнакомые Еве мужчина и женщина осторожно протискиваются мимо Джима.
— Извините, — говорит молодая босоногая блондинка, — мы за пуншем.
Джим делает шаг в сторону сада.
— Освобождаю вам дорогу.
И, повернувшись к Еве, добавляет:
— Пойдем прогуляемся?
Она безмолвно кивает и идет за ним.
Сад невелик, но большинство гостей собрались на площадке возле дома, где начались танцы. Пенелопа и Джеральд тоже там, в этой колышущейся толпе. Ева и Джим без труда находят тихое место, отгороженное белыми горшками с лавровыми деревьями. Создается иллюзия, будто они здесь в полном одиночестве, и Ева вспоминает их последнюю встречу в «Алгонкине», на той проклятой вечеринке. «Да, сложно», — сказал Джим тогда, и Ева прекрасно поняла, что он имел в виду, но не нашла правильных слов для него.
— Я не собирался сюда приходить.
Впервые за вечер Ева смотрит на Джима внимательно: видит его обычную бледность, и россыпь веснушек, и нахмуренный лоб. Он держится неприязненно, и Ева отвечает так же сухо:
— Зачем же пришел?
— Тоби привез. Сказал, мы идем на день рождения. А чей это день рождения, я узнал уже по дороге.
«Но ты мог повернуться и уйти», — думает Ева. Вслух она говорит:
— Ты ведь не знаком с Антоном?
— Нет, мы не встречались.
Кажется, молчание длится очень долго. Ева чувствует пульсацию в висках.
— Прости… я не пришла тогда.
Джим с непроницаемым лицом делает глоток красного вина.
— Откуда ты знаешь, что я пришел?
В горле у нее пересыхает. Воображая их встречу — Ева делала это, отрицать бессмысленно, — она не могла вообразить такой холодности. Знала: Джим будет сердиться, но ей казалось, злость быстро уступит место снисхождению и даже радости.
Джим произносит уже мягче:
— Конечно, я пришел, Ева. Я ждал тебя. Ждал у библиотеки несколько часов.
Она смотрит ему в глаза, потом отводит взгляд.
— Я внезапно испугалась… Прости меня, пожалуйста, Джим. Я поступила ужасно.
Краем глаза Ева замечает, как Джим кивнул, и думает: «Возможно, это было не более ужасно, чем тогда, в Кембридже, — но я все сделала правильно, Джим. Верила, что тебя освобождаю». Она размышляет, не сказать ли об этом, но сейчас уже слишком поздно, слов явно недостаточно. Ева делает глоток пунша, чтобы отвлечься и перестать прислушиваться к собственному участившемуся сердцебиению. Она не могла представить Джима таким: изменилась не только манера поведения, но и внешний облик. Он иначе выглядел в Нью-Йорке — одетый с небрежным богемным шиком, в джинсы и рубашку навыпуск, с копной непричесанных волос — и когда был студентом Кембриджа, в свитере поверх рубашки, спасавшем его от пронизывающего холода Фенландской низины. Иногда, просыпаясь на узкой кровати в комнате Джима в колледже Клэр, Ева подолгу рассматривала его лицо, бледное до синевы, и темные нити вен, сбегающие к запястьям.
— Читала в газете про твою выставку, — с усилием произносит она. — Рада, что ты нашел себя.
— Спасибо.
Он достает из кармана папиросную бумагу, табак и немного марихуаны.
— На самом деле это оказалось нетрудно. Во всяком случае, легче, чем я думал вначале.
Джим разговаривает уже не так неприязненно, и Ева понемногу успокаивается.
— У тебя кто-то есть…
Джим не отвечает; Ева смотрит, как он умело уминает табак и рассыпает марихуану по всей длине бумажного листочка.
— Да.
В одной руке он держит свернутую папиросу, другой закрывает пачку с табаком и кладет ее в карман.
— Ее зовут Хелена. У нас есть дочь Софи.
— Софи.
Ева на мгновение задумывается.
— В честь твоей бабушки.
— Верно. Мать была вне себя от счастья.
