Мириам кивает. Сидящий рядом с ней Якоб улыбается Джиму, отпивая из своего бокала.
— Теперь у тебя есть дочь, Джим. Ничто уже не будет как прежде.
Джим улыбается в ответ:
— Я знаю.
Он до сих пор потрясен новостью о собственном отцовстве и пытается осмыслить незнакомое ощущение жизни, которая разворачивается перед ним, подобно чистому листу, ожидающему, что же на нем напишут.
Версия вторая
Уход
Лондон, июль 1968
Вернувшись из редакции «Ежедневного курьера» домой, Ева застает там Дэвида. Его раскрытый чемодан стоит на кровати.
— Ты вернулся раньше.
Дэвид смотрит на жену с высоты своего роста. Он одет в рубашку с короткими рукавами, которую Ева видит в первый раз. Белый цвет подчеркивает загар — после месяца, проведенного в Италии, Дэвид вполне может сойти за итальянца. Встретив его взгляд, она испытывает странное замешательство: муж был в разъездах несколько недель — в Италию отправился прямо из Нью-Йорка — и за это время они лишь иногда беседовали по телефону; когда он звонит, то общается в основном с Сарой. А если очередь доходит до нее, Ева с трудом может отыскать понятные им обоим темы: мир Дэвида состоит из расписанных по часам съемок, интриг, дней, проведенных в трейлерах, и ночей, тонущих в выпивке, — и очень далек от ее собственного. Все чаще Еве кажется, что они разговаривают на разных языках и ни один не стремится услышать другого.
— Съемки закончились на два дня раньше. Я поменял билет.
— Понятно.
Она испытывает раздражение. К ужину должна прийти Пенелопа, и Ева предвкушала, как они вдвоем с подругой проведут вечер на террасе, обмениваясь новостями и офисными сплетнями. Ева начала работать в «Ежедневном курьере» два года назад: не под началом Фрэнка Джарвиса, проводившего с ней собеседование после окончания Кембриджа, а как младший редактор в отделе литературы. Устроиться ей помогла Пенелопа.
Для присмотра за пятилетней Сарой, когда та возвращается из школы, а Ева еще на работе, она наняла Аурель, флегматичную молодую француженку. Аурель не вызывает нареканий, правда, любит усадить Сару перед телевизором, чтобы спокойно поболтать со своим парнем в Реймсе или накрасить ногти. Но сейчас девушка на каникулах в родной стране, а Ева хотела бы иметь немного времени, чтобы подготовиться к приезду Дэвида — убраться в квартире и рассказать Саре о скором возвращении любимого папочки.
— Ты мог бы меня предупредить.
Он молча смотрит на нее. В разговоре возникает заминка, и внезапно Ева понимает, что происходит, — от этого ей становится нехорошо. Дэвид не разобрал свои вещи.
— Пойдем присядем, — говорит он ровным голосом. — Мне кажется, нам обоим не повредит глоток чего-нибудь.
Она выходит на террасу. Солнце все еще жарит, и Ева подставляет ему лицо, закрывает глаза, вслушивается в отдаленные крики детей в Риджентс-парке, в равномерный гул проезжающих машинам. К своему удивлению, она сохраняет спокойствие. Дэвид приносит джин с тоником, слишком крепкий, без сомнения, а через час надо забрать Сару из дома ее подружки Доры, — ну и ладно, пусть мать Доры думает что хочет. Еве кажется, будто все это происходит с другими людьми, за которыми она лишь наблюдает. Молодая пара сидит на солнце: он — брюнет с движениями точными и выверенными, как у танцора; она — легкая, подвижная, с миниатюрными чертами лица. Мужчина протягивает женщине стакан, оба пьют, не глядя друг на друга.
— Куда ты поедешь? — спрашивает она. И дабы показать, что все понимает — назвать имя другой женщины означает лишить ее власти над собой, — добавляет:
— Вместе с Джульет?
Дэвид смотрит на нее, но Ева не отвечает на его взгляд. Хочется думать, что даже здесь и сейчас она по-прежнему способна удивить его.
— Знаешь, а ты совсем не такая, как я представлял, когда мы познакомились, — сказал Дэвид через несколько лет после женитьбы. Ева посчитала это комплиментом, но позднее задумалась, не говорил ли муж о своем разочаровании: на смену женщине, которая когда-то его привлекла, явилась ее скучная, бледная копия.
Но даже если он и удивлен, Дэвид этого не показывает.
— У нее есть квартира в Бейсуотере. Но мы подумываем о переезде в Лос-Анджелес.
— А Сара?
— Она может прилетать к нам на каникулы.
В словах Дэвида возникает заминка, вызванная, как хочется верить Еве, тревогой и сожалением, хотя она знает — подобные чувства мужу чужды. «Если они и есть, — думает она недобро, — то лишь потому, что он их разучил заранее. Подготовил сценарий».
— Если ты, конечно, не возражаешь.
Ева молчит, и Дэвид торопливо продолжает.
— Я должен это сделать, Ева, — ты ведь меня понимаешь? Думаю, да. Ты ведь тоже знаешь, что наш брак давно умер.
В сознании Евы вспыхивает картинка: они лежат на бетонных плитах, словно каменные изваяния на христианских гробницах. Что сказал Якоб в тот вечер накануне свадьбы — они сидели в музыкальной комнате, а в холле громко тикали дедушкины напольные часы? «Я боюсь, что он не сможет любить тебя так же сильно, как самого себя». Она знала это тогда, знала, собственно, всегда, но происходящее сейчас — это уже слишком. Уехать в Лос-Анджелес с этой женщиной, возложив на Еву обязанность самой сообщить Саре, что папа больше не вернется… Ева знает: гнев придет; чувствует, как он подступает, но происходит это словно не внутри ее, а где-то вдали, и сама она наблюдает за происходящим в перевернутый бинокль, испытывая только леденящее спокойствие.
— Ева.
Она глядит на него и немедленно узнает это выражение лица: именно такое Дэвид Лин снял крупным планом в своем последнем фильме. На шестифутовом
[11]экране в кинотеатре она рассматривала фальшивые слезы на лице своего мужа. В жизни Ева ни разу не видела Дэвида плачущим.
— Ты же знаешь, я любил тебя. Мне жаль, что все так случилось. Я постараюсь, чтобы все прошло для тебя… безболезненно.
Дэвид кладет ей руку на плечо.
— Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, просто уходи. Он остается на месте. Ева с усилием, стараясь сохранить достоинство, произносит:
— Мы все обговорим потом…
Пока Дэвид собирается, она ждет на террасе, допивая джин и не открывая глаз.
— Я позвоню завтра, — говорит он из гостиной. — Постарайся все объяснить Саре.
«Но ведь это твоя обязанность, — думает Ева. — А ты так легко перекладываешь ее на меня».
Дэвид топчется в дверях. Ева размышляет, выйдет ли он на террасу поцеловать ее на прощание — так, как делал всегда, уезжая на репетиции, представления, пробы, съемки: словно и сейчас покидает дом лишь на время. Но Дэвид не выходит.
— До свидания, Ева, — произносит он. — Береги себя.
