— Скажи честно, дорогая, — ты забыла, что я должна прийти?
Ева не успевает ответить, а Пенелопа уже наклоняется к Ребекке, которую мать с трудом удерживает на руках.
— Боже, меня не было всего три недели, а она так выросла!
Пенелопа гладит легкие как пух детские волосы. Те сильно отросли — Ева уже несколько дней собирается постричь дочку — и торчат в разные стороны, делая ребенка похожим на какаду-переростка.
— Какая ты у нас красавица, Бекки! Ну давай, улыбнись тете Пенелопе.
Ребекка послушно улыбается: Ева подозревает, что она унаследовала от отца готовность угодить публике. Жажда всеобщего внимания — тоже от него; по ночам девочка часто плачет, жалуясь на неведомые ущемления своих прав. Ева с матерью уже протоптали дорожку на ковре, пока расхаживали туда-сюда, прижимая к себе извивающегося младенца. Мириам при этом негромко напевает старинные колыбельные на идиш.
На кухне Ева отдает ребенка Пенелопе. А сама готовит чай, ищет вазу для цветов и тарелку для песочного печенья, упаковку которого подруга достала из глубин своей кожаной сумки.
— Не выспалась?
— Куда там.
Она наполняет чайник, роется в кухонном шкафу в поисках подаренной матерью хрустальной вазы.
— Дэвид после занятий пошел вместе со всеми в паб, вернулся поздно, ему, конечно, захотелось увидеть дочь, и он ее разбудил. Ребекка разволновалась, ну и как ты думаешь, кто потом всю ночь ее успокаивал?
— Понятно.
Чувствуется, что Пенелопе есть что сказать, но она сдерживается и отходит к раковине с девочкой на руках, чтобы не мешать Еве. Ребекка, воспользовавшись моментом, выхватывает из сушилки деревянную ложку и пытается ударить Пенелопу по голове.
— Бекки, дорогая, не надо так делать, — мягко говорит Пенелопа. Ева морщится.
— Прости. Давай я ее возьму.
— Давайте-ка вы обе посидите, а я приготовлю чай.
Ева слишком устала, чтобы спорить. Она устраивает дочь на полу в гостиной, перед французскими окнами — отсюда открывается хороший вид на кошку у соседской двери — и приносит ей любимую куклу. Думает о том, каким пришел вчера Дэвид — с трудом держался на ногах, распространяя вокруг себя запах пива и табачного дыма. Он разбудил ее, да и весь дом, наверное. Благоухая ароматами паба, наклонился над кроватью и спросил:
— Где тут моя любимая девочка?
Спросонья Ева решила, что муж хочет обнять ее, и ошиблась — он тянулся не к ней.
— Я имел в виду Ребекку. Разве она не хочет обнять папочку?
«По крайней мере, — думает Ева сейчас, — нельзя обвинить Дэвида в равнодушии к дочери, хотя он и проявляет внимание только тогда, когда удобно ему». Он по-прежнему временами хорошо относится к Еве. В прошлом месяце они втроем ездили на день в Брайтон, сбежав от удушающей городской жары; жареная рыба с картошкой, мороженое, восторженные вопли Ребекки, когда отец бережно опускал ее ножки в самые маленькие волны. Ева смотрела на мужа и дочь, чувствуя, как уходит накопившееся напряжение. Она на мгновение закрыла глаза и ощутила губы Дэвида на своей щеке.
— Скажи, любовь моя, — прошептал он ей на ухо, — отчего ты так бледна? И почему так быстро вянут розы?
Ева улыбнулась: они вновь стали Гермией и Лисандром, репетировали в пыльном, залитом солнечным светом зале, и Дэвид брал ее за руку во внутреннем дворике паба «Орел». Тогда — до Джима, до всего остального — они были счастливы; и почти два года назад, обсуждая планы на будущее, Дэвид обещал снова сделать Еву счастливой. Кто мог поверить, что он оставит эти попытки так быстро?
Пенелопа приносит чай и печенье, усаживается рядом с подругой.
— Как я понимаю, у Дэвида в академии все в порядке?
— По-моему, все идет отлично. — Ева старается говорить жизнерадостно. — Взял сценический псевдоним. Теперь он Дэвид Кертис. Старший преподаватель сказал, так у него будет больше шансов получить работу.
Пенелопа округляет глаза и откладывает недоеденное печенье.
— Почему Кертис?
— Дэвид утверждает, что его тетка в Америке вышла замуж за какого-то Кертиса, и эта фамилия теперь имеет отношение к их семье. Но я полагаю, это из-за Тони Кертиса. Знаешь, режиссеры могут подумать, будто они родственники.
— Ясно. Что ж, удачи ему. Мы ведь не хотим, чтобы хоть что-нибудь стояло между Дэвидом и мировой славой, верно?
В ее голосе слышна мягкая ирония; девушки встречаются взглядами. Первой смеется Пенелопа, следом Ева, и утро вновь становится солнечным.
— Рада тебя видеть, — говорит Ева, беря подругу за руку. — Расскажи про ваш медовый месяц. Я жажду подробностей.
И Пенелопа рассказывает…
Вначале они отправились в Париж, остановились в чудесной маленькой гостинице на Монмартре с видом на базилику Сакре-Кер. Первые пару дней выходили из номера — тут подруга краснеет, — только чтобы добраться до бистро на углу. Оно выглядело прямо как в фильмах Годара: клетчатые скатерти, свечи в бутылках из-под вина, маринованные мидии с картошкой фри.
— Слава богу, — добавляет Пенелопа с улыбкой, — все молодожены, слоняющиеся по Парижу, выглядят одинаково изможденными.
На блошином рынке Джеральд купил ей в подарок старинный браслет, они провели несколько часов в Лувре, а как-то вечером обнаружили джазовый клуб в подвальчике и танцевали в облаках дыма от «Голуаз».
— Там все были ужасно серьезными. Когда музыканты переставали играть, кто-нибудь вставал и начинал читать чудовищные стихи. Ну, действительно плохие. Я хихикнула. Видела бы ты, как на нас посмотрели.
Потом они взяли машину напрокат и уехали из Парижа, сняли коттедж на старой обветшалой вилле и две недели прожили там, купаясь в хозяйском бассейне и питаясь сыром и салями, отчего оба растолстели — тут Пенелопа похлопывает себя по животу. Она никогда не отличалась стройностью, а после свадьбы еще больше набрала вес, но, по мнению Евы, подруге это шло.
— А теперь мы вернулись в реальную жизнь. На прошлой неделе Джеральд вышел на работу в Министерство иностранных дел. Мне кажется, дело как раз для него — он знает русский и все такое. И совсем не скучает по актерской игре.
— Я так рада за тебя, Пен.
Ева внимательно следит за Ребеккой: отложив надоевшую куклу, она неуверенно встает на ноги и жадно разглядывает соседскую кошку — та потягивается и умывает мордочку на террасе. Ева думает о Джеральде, о его гладком юношеском лице, любви к вельветовым пиджакам с подбитыми плечами и полной, безоговорочной преданности Пенелопе. Вспоминает собственный медовый месяц: неделя в Эдинбурге, в отеле «Скотсмэн», подарок от мистера и миссис Кац. «Тоска» в Королевском театре, мокрые серые улицы, чрезмерное внимание Дэвида к ее положению — не очень, на счастье, заметному под свободным пальто, — которое постепенно превратилось в плохо скрываемое нетерпение.
