– Твои родители и вправду очень тебя любят, – говорю я. – Очень. Но иногда странновато это показывают.
– Эй, ребята, – встревает по интеркому Майлс. – Мне по душе ваша теплая беседа, но хочу напомнить, что часики тикают. У вас осталось ровно семь минут на то, чтобы уснуть, иначе все будет бесполезно.
– Спасибо, Майлс, – благодарю я. – Успокоил.
– Я предупредил. Пойду схожу за капучино, – говорит он. – Советую вам уснуть до моего возвращения.
Как я вообще смогу заснуть в нескольких сантиметрах от Макса? А что, если во сне я буду болтать и еще, чего доброго, заговорю о нем? Но, к счастью, и ему не так-то просто уснуть. И это Макс, лучший ученик. Так что я перестаю нервничать. И начинаю потихонечку засыпать.
– Почему ты сюда пришла? – внезапно спрашивает Макс. – В ЦИС, я имею в виду. Когда была маленькой.
– Если честно, не помню, – отвечаю я. – Но судя по папиным рассказам, все началось после того, как мама уехала изучать своих обезьян. – Я не рассказывала Максу всей своей биографии, но мы перевидали столько экзотических мест и редких видов животных, что скрывать род деятельности Мадлен стало невозможно.
– Так просто взяла и уехала? Нет, этого я не знал, – шепчет Макс, и я удивляюсь, что никогда ему об этом не говорила. А еще удивляюсь тому, что в голосе Макса слышится искренняя обида. Но потом его тон смягчается: – Наверное, у нас были другие темы для разговоров… как тогда, когда мы плавали с аквалангом вокруг того старого пиратского корабля.
Я улыбаюсь.
– А еще когда плыли по молочной реке на плоту из огромной сладкой подушечки с корицей!
– Было очень вкусно! – восклицает Макс, и я хихикаю. И снова возвращаюсь к мыслям о том, что же мы на самом деле друг о друге знаем. И сколько мы упустили?
– Ну, в общем, типа того. Видимо, она нас бросила, – говорю я, а потом уточняю: – Ну, то есть – да. Бросила. Папа сказал бы, что все не так однозначно. Но он ошибается. Она нас бросила – и это совершенно точно.
Я вспоминаю тот сон, в котором я заблудилась в собственном доме, вспоминаю, что чувствовала, когда проснулась. Интересно, такие ли кошмары снились мне в детстве?
Решаю сменить тему.
– А ты? Как ты сюда попал? Я всегда думала, что ты был идеальным ребенком. Ребенком, который, когда ест спагетти, никогда не пачкает белый слюнявчик.
Макс фыркает.
– Нет, я был совсем не таким. Но потом с сестрой кое-что случилось.
– С какой сестрой? – спрашиваю я. – Она сейчас в колледже? Ты о ней уже говорил, а я ведь даже не знала о ее существовании.
Макс молчит, и я думаю, а не заснул ли он уже. Но в глубине души знаю, что нет. И что впереди меня ждет что-то ужасное.
– Потому что она погибла, – говорит Макс.
Мое сердце сжимается, и капсула вдруг кажется невыносимо тесной. Я хочу к Максу, но зажата в ее тисках.
– Макс, – говорю я. – Мне так жаль. Я не знала.
– Да ничего, – отвечает он, и я отчетливо представляю, как он вытянулся в своей капсуле, глядя в потолок широко раскрытыми серыми глазами.
– Это было очень давно. Мне было семь, а ей пятнадцать. – Он замолкает на минуту. – Тебе бы она понравилась. Она очень любила свободу. Родители не могли ее контролировать и очень злились на это. Но она всегда была рядом со мной, когда их не было, – а их почти никогда не было. И однажды, когда Лилу в очередной раз наказали и оставили дома на выходные, она сбежала. Они ехали на машине, за рулем был пьяный подросток, а сама Лила еще плохо умела водить, и…
Мои глаза наполняются слезами не только из-за трагичности этой истории: я представляю, как маленький мальчик Макс в один момент сделался одиноким. Многое вдруг прояснилось. Его прошлое, слова Селесты. Его нынешние цели. Тот факт, что мы упустили не «кусочек» жизни, мы упустили всё. Макс прожил всю свою жизнь без меня.
– Вот почему у тебя такие строгие родители, – наконец понимаю я. – Если спланировать все заранее, можно избежать ошибок.
– Кажется, есть такое выражение – «хранить все яйца в одной корзинке», – говорит Макс. – Я и есть такая корзинка. И вот тогда я, наверное, и стал тем ребенком, который никогда не пачкает слюнявчик. Я очень хочу, чтобы они были счастливы, понимаешь? Они многое пережили.
– Но Макс, – говорю я, – ведь и ты тоже.
– Спасибо за сочувствие, – говорит он и немного меняет тему: – Разве не удивительно, Элис, что мы оба в детстве пережили трагедию – твоя мама ушла, моя сестра… – Он умолкает, не закончив свою мысль, но я подхватываю:
– Да, это странно… Мы оказались здесь из-за кошмаров, так ведь? А у кошмаров должна быть причина.
– Верно, – отвечает Макс тихо и глухо. Похоже, он засыпает. С годами привыкаешь к знакам – Макс часто замолкает на середине предложения.
– Спокойной ночи, Макс, – говорю я.
– Скоро увидимся, Элис, – отвечает он, и мы оба погружаемся в сон.
10 октября
На мгновение мне кажется, что я попала в рекламу стирального порошка.
Кругом одеяло. На ощупь оно мягкое и пушистое, нежное и прохладное. Я делаю глубокий вдох, потягиваюсь и переворачиваюсь набок.
И оказываюсь лицом к лицу с Максом.
Я не удивлена, что он здесь, и, судя по всему, это взаимно. Мы улыбаемся друг другу – так широко, что улыбка перестает быть частью лица, скорее, лицо становится частью улыбки. Мир вокруг расплывается. Я чувствую себя немного желейно, но в хорошем смысле. Обычно, когда люди играют в гляделки, наступает такой момент, когда кому-то из них делается неловко, и он начинает говорить. Когда люди смотрят друг другу в глаза, они становятся уязвимыми. Но у нас не так. Понятия не имею, сколько мы уже здесь лежим. Минуты, часы, дни. Мне все равно.
А потом прямо над головой Макса проплывает гигантский воздушный шар. Он переливается миллионом цветов, от фиолетового до розового, от цвета фуксии до клюквенного и виноградного. Я сажусь и понимаю, что мы не на одеяле, а на облаке. И внизу, закрыв собой все небо, летят маленькие воздушные шары – миллион.
Макс тоже садится. Мы оба молчим. Я наклоняюсь ближе к нему, чтобы лучше разглядеть шары. Людей я не вижу – кажется, что шары летят сами по себе.
Потом я замечаю, что Макс и не смотрит на шары. Опускаю взгляд и вижу, что Макс ласково – почти неощутимо – гладит меня по голове. Но я ощущаю каждое его касание. Сердце колотится.
Я медленно поворачиваюсь к Максу, но не могу посмотреть ему в глаза. Мы слишком близко друг к другу. Меня тянет к нему, словно он – холодильник, а я – набор магнитиков в виде букв.
Наконец я поднимаю взгляд. Макс на меня смотрит. Только не в глаза, а на губы.
Мы медленно сближаемся, и его губы оказываются в миллиметре от моих.
