Мы с Селестой готовились к вечеринке у меня в комнате, а потом она спросила, можно ли позаимствовать у меня что-нибудь «стильное», и я, боясь признаться, что у меня нет ничего даже мало-мальски интересного, отправилась с ней сюда.
– А что такого интересного на Ньюбери-стрит? – спрашиваю я. Я дважды бывала там с тех пор, как мы переехали: в первый раз покупала во французском магазинчике хороший кофе, когда наша кофемолка сломалась, а второй раз – новые кожаные полусапожки.
– Там лучшие бутики в городе, – говорит Селеста, встает и начинает копаться в ящичках туалетного столика. Над столиком – зеркало с огромными лампочками по краям, как в гримерке Бродвейского театра. – Кстати, при этом свете кожа выглядит безупречно. Ну, как тебе браслеты? – спрашивает она и идет ко мне, по пути кружась и делая плавные движения руками, на которые надела несколько широких браслетов в стиле ар-деко.
– Мне нравится! – говорю я и откусываю еще кусочек пиццы. Очень хочется расцеловать человека, который придумал эту вкуснятину. – Забирай их насовсем.
– Элис, – возмущенно говорит Селеста. – Я возьму их на время, а не насовсем! Прекрати.
Пожимаю плечами.
– Они тут все равно никому не нужны, – говорю я. – Мамы все равно нет дома.
Селеста садится на пол напротив меня, поджав под себя ноги.
– А можно спросить, почему?
– Она приматолог, – поясняю я в самых общих чертах. – Изучает лемуров на Мадагаскаре.
Но потом Селеста задает ужасный вопрос. Я всегда надеюсь, что именно его собеседник пропустит.
– А когда она вернется?
– Ну… Она уехала десять лет назад, и ее до сих пор нет, – говорю я, пожимая плечами, и краем глаза наблюдаю за реакцией Селесты. Но она, кажется, нисколько не смутилась.
– Так, значит, твои родители развелись? – спрашивает она.
– Не совсем… – говорю я. Не могу поверить, что рассказываю ей все это. В такие подробности я посвящаю разве что Софи. – Они никогда особо не занимались этим вопросом. Разводом, в смысле. Но они определенно больше не вместе.
– Получается, ты не виделась с мамой уже десять лет.
Мне бы хотелось, чтобы это замечание меня разозлило, как и Селеста, которая все никак не оставит эту тему, но, как ни странно, я спокойна. В ее голосе слышится осуждение, но адресовано оно явно не мне.
– Ну… Иногда мы видимся. – Я вытягиваю ноги, прижав стопы друг к другу, как маленький ребенок, которому задали сложный вопрос. – Иногда мы разговариваем по скайпу… Но от этих разговоров неловко. Лучше писать. Раз в пару месяцев я получаю от нее письмо или открытку – она рассказывает мне о своих приключениях и успехах.
– А ей ты что рассказываешь? – спрашивает Селеста.
Я беру еще один кусочек пиццы.
– А она и не спрашивает ни о чем, – объясняю я. И откусываю огромный кусок, чтобы больше не надо было ничего рассказывать. Но Селеста тоже молчит, и я чувствую, что тишину надо прервать. – В общем, это я к тому, что браслеты можно взять, – говорю я и куском пиццы указываю в сторону зеркала. – Посмотри на меня – вряд ли я стану это носить. – Сейчас на мне джинсовая рубашка, черные джинсы, белые кеды и абсолютно ничего «стильного».
Селеста смотрит на меня, склонив голову и обхватив лицо ладонями.
– Вообще-то, – говорит она, – ты переоденешься. И глаза подведешь.
Я улыбаюсь и мысленно желаю себе не очаровываться Селестой все больше и больше.
Когда Оливер сказал, что живет в нескольких кварталах от моего дома, я решила, что у него примерно такой же дом, как и у меня. Старый, пыльный дом, в котором так много лестниц, что агент по недвижимости посоветовал бы оформить медицинскую страховку на случай переломов. Я и подумать не могла, что он имел в виду шикарный многоэтажный дом со швейцарами, разодетыми в костюмы, любезной консьержкой и лифтом, который ехал так тихо и плавно, что сперва я даже подумала, что мы застряли.
Мы с Селестой заходим в квартиру, идем сквозь украшенные роскошными коврами комнаты, где полно наших одноклассников, и наконец находим Оливера. Он в одиночестве стоит на балконе и рассматривает Общественный сад, в одной руке у него телефон, в другой – бокал с чем-то темным.
– Да, совершенно верно, – вежливо говорит он в телефон, как будто записывается к стоматологу. – Тридцать шесть коробок пиццы с доставкой. Половина с сыром, половина – пепперони с луком. Оливер Хили. Номер моей карты у вас есть. Как вас зовут? Дениза? Большое спасибо, Дениза. Вы просто ангел.
Оливер кладет трубку, оборачивается и расцветает при виде нас.
– Д-а-а-а-а-мы! – восклицает он, обнимая нас за плечи. – Добро пожаловать в мою берлогу! Не желаете ли выпить?
– Он такой необыкновенный… – делится своими чувствами Лейлани Мимун, но я едва ее слышу. Мы – она, Селеста и я – жмемся у кухонной стойки, а людей вокруг нас все больше и больше – судя по всему, сюда пригласили всю школу. – И знает все на свете. А помните, как он был прекрасен во вторник в этой своей умопомрачительной рубашке и в джинсах? Я чуть в обморок не упала, – Лейлани обмахивается непонятно откуда взявшейся прихваткой. – Люблю мужчин в хороших джинсах. Знаю, он преподаватель, но не настолько уж он старше меня, правда ведь?
– Что за умопомрачительная рубашка? – спрашиваю я.
– В сине-зеленую клетку, из мягкой ткани, – объясняет Селеста. – Я встречалась с преподавателем колледжа, когда мне было пятнадцать. В летнем лагере. И, знаете, ничего особенного. – Она отпивает пива. Селеста из тех девушек, которые встречаются с преподавателем колледжа в пятнадцать и знают о жизни больше, чем некоторые из нас узнают за всю жизнь.
Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но тут в кухню заходит Макс и замирает, увидев, что я стою плечом к плечу с его девушкой и общаюсь с ней.
– Ты считаешь меня совсем поехавшей, да? – донимает меня Лейлани, когда я замолкаю.
– Нет! – горячо возражаю я. – Совсем нет. Я очень тебя понимаю. Леви – милашка.
– Привет, малыш! – мурлычет Селеста и тянется к Максу, чтобы поцеловать его в щеку. – Ты ведь помнишь Элис? Мы познакомились на школьном дворе. А вы, наверное, еще и на психологию вместе ходите. Ну точно!
А еще гуляем по Лувру и устраиваем пикник с Джокондой. И ездим на «порше» 1960-х по дорогам Италии. И катаемся на розовых слонах вдоль Великой китайской стены.
– Привет, – говорю я, натянуто улыбаясь.
– Привет, – говорит он и улыбается еще неискреннее, и я недоуменно моргаю. Да, знаю, наши отношения усложнились, но почему же он так безразличен? В конце концов, это он мне сердце разбил, в конце концов, это я тут стою и вежливо беседую с его девушкой.
И вдруг я понимаю: ему страшно. Когда он впервые увидел меня в кабинете психологии. Когда был холоден со мной во дворе. Когда гремел подносом в столовой.
