Несколько минут он вот так выделывался, а потом, видимо, решил, что совесть его чиста. Уна, судя по всему, ему не угрожает, драться с ней незачем; лицом в грязь он, пожалуй, не ударил и может спокойно идти куда шёл. Он шагнул за деревья и исчез.
– Уна, ну ты просто звезда! – прошептала доктор Джеральдина. – До чего ж ты красиво его сделала!
В тот же вечер на причале доктор Джеральдина рассказала мне про Ола – как она нашла его несколько лет назад. Ему было от роду всего пара месяцев, он сидел возле обгоревшего тела матери после пожара в джунглях – сам весь чёрный, в ожогах, оголодавший. Я вспомнил ту фотографию в журнале: маленький орангутан, вцепившийся в обугленное дерево. Это ведь мог быть Ол.
– К дикой жизни ему уже не вернуться, – вздохнула доктор Джеральдина. – Слишком уж серьёзная у него травма. И это навсегда.
Она отвернулась, но я заметил, что она плачет.
– Ну что ты скажешь? – пробормотала она, утирая слёзы. – Реву как дурочка. А толк в этом какой? Ты не подумай, что мне себя жалко, нет, честно. Я просто злюсь. Мне нужны глаза и уши в джунглях. Мне бы надо быть там, на месте, чтобы не было поджогов и убийств. Предотвращать это всё. А уж если предотвратить не выйдет, так я хоть буду рядом и смогу помочь. Я бы забирала обезьян к себе. Спасала бы их, пока не стало слишком поздно. Они умирают и умирают, Уилл, а рядом с ними нет никого, чтобы помочь. Но как мне разорваться, Уилл? Не могу же я быть и в джунглях, и здесь, в приюте! Ну почему я могу так мало?
– Вовсе не мало, – возразил я. – Когда вы спасаете одну жизнь, каждый раз вы спасаете целый мир. Ну, я так думаю.
Доктор Джеральдина крепко сжала мою руку.
– Мы с тобой – отличная команда, Уилл, – улыбнулась она. – Ты уедешь, и я буду скучать. Да все тут будут скучать, а особенно слониха.
– Вы же знаете, что я не хочу уезжать, правда? – спросил я.
– Конечно знаю, – ответила она. – Я же не слепая. И мозги у меня на месте. Я знаю, о чём ты думаешь, Уилл.
– Может, мне попросить их, чтобы оставили меня тут?
– Попросить-то можно, но, боюсь, этим ты причинишь им боль. Я не буду тебе советовать, что делать, Уилл. Ты должен сам принять решение. Но кое-что я тебе скажу, а ты уж сам над этим поразмысли. Для твоих дедушки с бабушкой в целом мире есть только ты. Война отняла у них сына, а цунами – невестку, твою маму. Они думали, что и тебя потеряли. Весь смысл их жизни пропал. Уж кто-кто, а ты-то понимаешь, каково это. И тут я им звоню и сообщаю, что ты жив. Ты правильно сказал: каждый маленький орангутан – это целый мир. А для твоих дедушки с бабушкой целый мир – это ты, Уилл. Ты их мир. Что бы ты ни решил, помни об этом.
Доктор Джеральдина права: выбора у меня нет. Когда приедут дедушка с бабушкой, мне ничего не остаётся, кроме как отправиться с ними в Англию. Всю ночь я пытался смириться с этой мыслью. Ведь дедушка с бабушкой столько сделали, чтобы найти меня. С моей стороны свинством будет не поехать с ними. Придётся возвращаться к прежней жизни. Но дело-то вовсе не в том, что я не хочу видеть дедушку и бабушку. Конечно хочу, ещё как! Хотя и волнуюсь перед этой встречей. И не в том дело, что я поселюсь с ними на ферме, – ведь наверняка так и будет. Что может быть лучше фермы? Но по-настоящему-то дело в том, что мне не хочется покидать это место. Уезжать от Уны, от доктора Джеральдины, от орангутанов. И от джунглей.
В ту ночь песня джунглей звучала громче и настойчивее, чем обычно. Словно каждое создание в чаще отчаянно упрашивало: «Останься! Останься!» И мне от этого было только тоскливее. Да ещё и Уна бурчала, и кряхтела под окном, и всё время трогала меня хоботом, напоминая: я здесь, никуда не делась. Я не сомневался, что она так говорит: «Не бросай меня!»
Заснуть я никак не мог, поэтому выбрался из кровати и уселся на крыльце. Посижу на воздухе, решил я, может, и в голове прояснится. Ко мне подошла Уна. Она глядела на меня с нежностью, а хоботом ворошила мне волосы. «Нельзя так дальше молчать, я должен ей всё рассказать», – подумал я, всё о дедушке с бабушкой, как они меня искали повсюду, что они уже едут сюда и что я отправлюсь домой вместе с ними.
– Я не хочу уезжать, Уна, ты же понимаешь, – говорил я. – Но я должен. Я всё, что у них есть, так сказала доктор Джеральдина. Ты же понимаешь, правда? Я никогда тебя не забуду, Уна, честное слово. И ты меня никогда не забудешь, слоны ведь всегда всё помнят, да?
Всё, дальше говорить я уже не мог. Слёзы не давали.
Я прижался лбом к её хоботу и обнял его, обнял Уну.
– Знаешь, Уна, – сказал я ей, – иногда мне кажется, что я твой сын. Я слонёнок.
Так мы и пробыли с Уной вдвоём до самого рассвета, пока доктор Джеральдина не проснулась и не принялась что-то напевать у себя в комнате.
Завтракали мы молча. Вчера вечером мы столько всего сказали друг другу, каждый из нас знал, что думает другой, так что разговоры были ни к чему. Я перечитывал плакат на стене. Я его, конечно, и раньше видел, но как-то не вдумывался. А теперь я с интересом разглядывал фотографии орангутанов вокруг текста, который гласил:
Когда срубят последнее дерево,
Когда убьют последнего зверя,
Когда осквернят последнюю реку,
Когда воздух насытится ядом,
Вот тогда и станет понятно:
Деньги есть невозможно.
Пророчество индейцев кри,
Северная Америка
У меня это пророчество так и не шло из головы всё утро. Мы с доктором Джеральдиной отправились в джунгли проверить, как там поживают орангутаны. Уна и Большой, как обычно, нас сопровождали, а сегодня к нам присоединились ещё Мани с Чарли. Но Уна была не в себе, я это чувствовал. Что-то её нервировало. От мух она отмахивалась очень уж раздражённо и не особо слушалась, когда я просил её о чем-то. Ни голоса не слушалась, ни пяток. Шла себе, куда вздумается, в своём темпе – быстрее, медленнее, как ей хотелось, а меня тут как и не было.
Уна трясла головой, а это верный знак, что она недовольна. Иногда она ни с того ни с сего вдруг замирала на месте – и при этом не ела. Просто стояла и прислушивалась. Я решил было, что это Ол крадётся по нашему следу или качается на ветвях, а Уна его не видит и потому тревожится. Я тоже стал приглядываться и прислушиваться. Но с нами тяжело ступал Большой вместе с Мани и Чарли – и ни один из орангутанов и ухом не вёл. Никаких признаков Ола. Я всё никак не мог понять, что это нашло на Уну.
По небу эхом прокатился гром, сверкнула молния, хлынул дождь. «Может, это она перед грозой так?» – подумал я. Но вот гроза миновала, а Уна оставалась всё такой же неуправляемой и непредсказуемой. Правда, она при этом не забывала время от времени останавливаться и перекусывать. Я решил, что вряд ли она чем-то напугана – чего ей бояться? Она скорее расстроена. Причём я её такой расстроенной раньше не видел. Доктор Джеральдина всё спрашивала меня, что с Уной, а я только плечами пожимал.
