Она просыпается и оборачивается к приоткрытому окну. Уже стемнело. Ветер еще доносит тяжелый запах грозы. Боль не вернулась. Луиза встает и одевается, освещенная только лампой у изголовья. Шуршит ткань, скользя по коже. Уходя из спальни, она думает погасить лампу, но ей не хочется, чтобы дети увидели дом погруженным в сумрак, поэтому она лишь притворяет дверь, оставив комнату залитой светом, и поворачивает выключатели в коридоре и во всех комнатах на своем пути. Спустившись, она входит в кухню и зажигает горелки под кастрюлями. В столовой открывает окна, впуская запахи ночи, достает из буфета вышитую скатерть и посуду. Она старательно накрывает стол, а потом просто сидит, рассматривает комнату, покусывая изнутри щеку. Все как будто готово; ей хочется поскорее увидеть здесь детей, чтобы не быть больше одной. Луиза чувствует, что сможет сегодня насладиться их присутствием и прожить этот вечер сполна. Звонок выводит ее из задумчивости, и она идет к двери. Сквозь матовое стекло различает силуэт на фоне света фонарей. Широкие плечи – при виде их она застывает на пороге гостиной. Ей кажется, что она тысячу раз видела эту картину; это может быть только Арман, вернувшийся из порта. Не тот, умирающий, жалкий и исхудавший, но крепкий, непоколебимый моряк. Она не боится его, ведь встреча с ним сейчас означает и возвращение того времени, когда они были единым целым вопреки всему. Луиза идет маленькими шажками, словно паря в ощущении нереальности. Она отодвигает засов и распахивает дверь.
Перед ней промокший Альбен. Он поднимает на мать сокрушенный взгляд и чувствует знакомое смятение, охватывающее его при виде ее лица, ее черт.
– Это я, мама.
– Да, конечно, ты все-таки пришел, – бормочет Луиза.
Альбен кивает и наклоняется к ней, чтобы поцеловать в щеку.
– Ты промок, – говорит она.
– Я пришел пешком.
Луиза как будто окончательно пришла в себя.
– Входи скорее и иди обсушись.
Альбен не возражает и входит в дом тяжелым, неуклюжим шагом. Луиза вдыхает полной грудью теплый вечерний воздух. Лампа над парадным льет на нее свой золотистый свет. Она стоит, крепкая и статная, в круге света на полу, на шахматном порядке плитки. Из конца улицы до нее доносятся голоса, и Луиза вытягивает шею, чтобы лучше разглядеть приближающиеся тени. Жонас и Хишам громко разговаривают. Рядом идет Матье, а дети следуют за ними в нескольких шагах. Луиза думает, что вопреки ожиданиям Фанни и детей Альбена не будет. Разве не прозвучал в словах дочери невысказанный отказ? Луиза представляет себе дочь уже далеко, и ей кажется, что Фанни уносит с собой частицу ее в этом последнем бегстве. Жизнь пролетела так быстро… Едва ли горстка залитых солнцем воскресений, визга и смеха детей. Никто из них ее не видит. Она одна смотрит на них, на одного за другим, и прислушивается к их голосам, приглушенно звучащим во тьме. Нет, думает Луиза, жизнь все-таки прожита не напрасно. Она все-таки удалась. Есть в них что-то такое, что ей удалось сохранить вопреки всему. Жонас первым видит Луизу на крыльце дома. Он машет ей рукой, и она отвечает ему. Теперь уже все смотрят на нее. Она кажется им на диво сильной и незыблемой.
Они идут к ней, ее дети, ее плоть, ее еще не прожитые жизни.
Эпилог
Отдельные острова
* * *
ЛЕА. Закрой же глазки, / Жизнь коротка, / Живи как в сказке / И будь легка, / Миру не верь – обманет он, / А значит, счастье всего лишь сон, / Закрой же глазки, / Живи как в сказке
[42].
* * *
НАДЯ. Этот сон, в котором я иду по проселочной дороге цвета охры в тени баобабов, и горячее дыхание гарматана
[43] вздувает повязку на моих бедрах, а я иду в запахах размолотого сорго и лопающихся от сладости фруктов, которые женщины несут, водрузив на голову, на глиняных блюдах.
* * *
ХИШАМ. Знать, что утром я найду тебя спящим рядом со мной, погруженным в твои сновидения, в которых ты встречаешь, быть может, кого-то другого, не меня, но ни капельки не ревновать, ибо мне, и только мне одному, даровано твое безмятежное лицо, залитое светом зари.
* * *
ФАННИ. А есть ли в жизни минута, когда вдруг понимаешь, что жить больше нечем?
* * *
КАМИЛЬ. Заросли ежевики по краям рвов, ее колючие своды, царапающие наши руки и ноги, и кажется, будто мы вне мира в этих криптах, с губами, синими от съеденных ягод, которые отдают порой сидящими на них клопами, отваливаемся, сытые и сонные, на клочке голой земли.
* * *
АЛЬБЕН. Среди сидящих за столом моряков, захмелевших от дрянного вина, в звуках голосов и непристойных песен, я смотрю поочередно на этих суровых мужчин, и мне кажется, будто частицу Армана я вижу в каждом из них и спасаю эту частицу Армана от вечного кораблекрушения.
* * *
МАТЬЕ. Леа, ее победный смех, ее горячие подмышки, которые подхватывают мои руки, ее желтое ситцевое платьице и ее лицо – но я различаю против света лишь набросок в обрамлении длинных светлых волос.
* * *
ЖЮЛЬ. Я чувствую, когда просыпаюсь раньше брата, эту огромную пустоту внутри меня, как будто должен найти смысл моей жизни, о котором ничего не знаю, и это кипение, ощущение моей полной ничтожности, уверенность, что ничего не останется от всех нас, обреченных исчезнуть.
* * *
ЭМИЛИ. Рождество в кругу семьи и запах смолы от маленькой елочки, хмель от вина и тепло огня в камине, и гордость от того, что мы особенная семья, когда Альбен целует меня в затылок.
* * *
МАРТЕН. Если бы от тебя я должен был сохранить только один образ, то выбрал бы этот: раннее утро, я просыпаюсь и иду через дом, такой пустой и тихий, что он кажется мне чужим, выхожу через дверь гостиной и вижу тебя в саду, ты развешиваешь простыни, зажав в зубах прищепку, ты в ночной рубашке, босиком на мокрой траве, среди голубоватого в свете зари белья, я молчу, ты меня не замечаешь, и я долго смотрю на тебя, как будто вижу мою мать впервые.
* * *
ЖОНАС. По берегу озера То, когда гора Сен-Клер погружается во тьму и озаряет ее своими огнями, я иду один вдоль мерцающих вод, иду один и чувствую себя живым, чувствую каждого из вас рядом со мной, присутствующих во всем сущем, в стрекоте цикад, стихающем в темноте, и в шелесте куп колосняка.
* * *
ЛУИЗА. В его объятиях я кладу голову ему на грудь и, прикрыв глаза, ясно вижу годы впереди, спокойное счастье с детьми, которые у нас еще будут, дни, окутанные тихой радостью, лучезарное будущее, целиком сосредоточенное в этом дне сбора винограда, самом обычном дне.
* * *
АРМАН. Когда все будет кончено, вы усомнитесь во мне, в том, что останется от меня в вашей памяти. Так уж повелось, живые искажают память о мертвых, никогда они не бывают дальше от истины.
