Луиза вспоминает Армана в день морской прогулки, его мощную спину, загорелую кожу и низкий голос, охрипший от соленых брызг. Стоны Армана стали тоненькой жалобной мелодией, с голосом вырывается дыхание гниющего тела, разъедаемого болезнью и морфием, который сочится по капле в его измученные вены, пурпурные, вздутые.
– Ай, ай, ай, ай, – бормочет Арман.
Он поднимает с подушки щуплую лысую голову.
– Ай, ай, ай, ай.
Луиза тотчас подбегает к кровати и берется рукой за дряблое, с выпирающими костями плечо.
– Тебе больно, милый, скажи мне, где болит? Хочешь, я позову сестру?
– Я хочу срать, подними меня, черт побери, я срать хочу, – молит Арман.
– Полно, на тебе же памперс, у меня не хватит сил тебя поднять…
Арман утыкается лицом в подушку и душит в ней тонкий крик. Луиза гладит рукой неузнаваемое тело, чьи метания и конвульсии сбивают ее с толку, и это прикосновение ей слегка противно. Она знает, о чем просит этого мужчину, который во все времена был полновластным хозяином в доме и семье. Она предлагает ему испражниться при ней, отринув всякий стыд, сделать под себя, как новорожденный, чье тело до времени состарилось и одрябло. Она предлагает ему испачкаться, наполнить палату вонью, которая выдаст гниение его кишок. Арман по-прежнему лежит, уткнувшись в подушку, и слабо стонет. Луиза видит заднюю сторону его головы, блестящую впотьмах, отчетливые линии затылочной кости под кожей, впадину виска. Пахнет как будто не калом, от него поднимается пресный мясной запашок. Он отбрасывает ее на годы назад, в тот день в Пуэнт-Курте, когда они с Анной отмывали комнату деда.
– Я через минутку вернусь, – шепчет Луиза. – Просто подожду здесь, в коридоре. Потом переодену тебя, слышишь?
Арман отталкивает ее резким движением плеча, в котором сосредоточилось все достоинство, на которое он еще способен. После этого жеста он лежит, задыхаясь и дрожа от лихорадки. Луиза выходит и закрывает за собой дверь. Больничный коридор залит мягким голубым светом неоновых ламп. Она слышит, как тужится Арман за дверью. Луиза прислоняется к стене и откидывает голову. Ей хочется кричать, но из горла вырывается лишь один звук, душераздирающий вздох, слышный ей одной.
Утром она находит Армана обессиленным, ночная рубашка на нем расстегнута, руки и ноги запутались в прутьях медицинской кровати, ляжки в синяках. Она мажет мылом левое колено, чтобы высвободить его. Зажатая нога приобрела оттенки сливы. В палате пахнет овощным супом, застарелой мочой и экскрементами. Помогая санитарам подмывать Армана, она видит его тело, тельце костлявого птенца, скорчившееся на грязной простыне. Любое прикосновение ему мучительно. Говорит он мало, всегда путано; образы подменили слова. Хаотичные образы, почти галлюцинации. Много раз ему удается вырвать капельницу, и сестры прокалывают новую вену. Его тело расцвечено пятнами цвета вина и мышьяка; сосуды лопаются и расцветают под кожей.
В день его смерти она слышит его неровное дыхание. Арман без сознания и приходит в себя лишь ненадолго, чтобы пробормотать несколько фраз. Он говорит о голых горах, о вершинах, где искрятся вечные снега. Вот что вспоминается ему теперь, когда морфий освобождает его от боли и времени. Арман вновь переживает тот переход через Альпы, о котором если когда и говорил, то не иначе как туманными намеками. Последние картины, прихлынувшие к его сознанию, – не их общая жизнь, не их лица, не те часы, которые Луиза хотела бы, чтобы он сохранил в памяти, но лишь воспоминания о бегстве.
– Небо, – говорит он. – Небо, изрезанное кронами деревьев… думал, там все и кончится… под лиственницами… я совсем… больше совсем не боялся.
Эта минута принадлежит только им. Луиза опускает защитный барьер на краю кровати и ложится рядом с Арманом. Он уже давно перестал дышать, а она все лежит, прижимаясь к остывающему телу, и ищет в себе это неизбывное горе, которое должна бы испытывать. Но смерть Армана оставила ее пустой и сонной. В полудреме она видит день сбора винограда из тех, что так любила, когда заря обливает блеском гроздья и разукрашивает лозы золотыми нитями и бледным туманом. Среди мужчин, пришедших из города на подмогу, есть один парень со смуглой кожей, чьего взгляда она избегает, когда они идут по тропам и заросшим канавам. Она слышит его голос и почти неуловимый акцент. Ей нравятся его черные глаза, их глубокая посадка на лице, тень, которую отбрасывают на них порой волевые брови, придавая ему выражение непокорности и непреклонной решимости.
* * *
Фанни закрыла за собой дверь. Луиза сидит одна у кухонного стола. Она смотрит на свои руки, лежащие на коленях раскрытыми ладонями вверх. Боль как будто отступила, оставив чувство пустоты в пальцах, какое-то онемение. Газовая плита погашена, и дом снова погружен в эту давящую тишину. Армана нет ни в одной из комнат рядом, она прислушивается и все еще удивляется, что не слышит ни малейшего шума. Она вспоминает знакомые звуки Армана, бормотание телевизора, кашель, шорох покрывала на диване. Но Луиза не хочет больше погружаться в прошлое. Пора готовиться к ужину. Она выходит из кухни и поднимается по лестнице, опираясь на перила. Наверху некоторое время смотрит на закрытые двери этих неподвижных комнат, серых спален, пахнущих теперь тканью покрывал и мебельным лаком. Луиза закрывает глаза и видит перед собой эти комнаты, когда ставни не закрыты. Весенним днем, когда ясный свет добирается до коридора и струится по паркету, когда дети у себя в спальнях и, выбегая из них, скатываются по лестнице. Луизе чудятся прикосновения Фанни, Жонаса и Альбена, их юные запахи. Открыв глаза, она снова видит пустой коридор, в углах которого громоздятся воспоминания.
В спальне Луиза силится ухватить за спиной язычок молнии платья. Запыхавшись, она вытаскивает руки из рукавов, и платье соскальзывает на бедра. Она с удивлением смотрит на свое обмякшее отражение в зеркале, как будто оно ей не принадлежит. Раньше она могла назвать каждую особенность, родинку под правой грудью, ямочку на бедре. Обычно она избегает этого своего изображения, отводит взгляд, пренебрегая им; это тело не кажется принадлежащим ей, но словно отстраненным, отдельно существующим. Однако в день ужина, сидя на кровати в белье, она смотрится в зеркало и не находит себя ни безобразной, ни отвратительной, но лишь жалкой и трогательной. Луиза расстегивает лифчик, освобождает помятые груди, стягивает трусики и с вызовом смотрит на почти безволосое потемневшее лоно. Пальцами она расчесывает волосы, убирая их с лица. Воспоминания об Армане притихли, и тишина дома успокаивает ее. Безмятежно разглядывая свое отражение, она мирится с мыслью о собственном конце без страха и возмущения. Скоро дети будут здесь, рядом с ней. Луиза ложится голая на покрывало. За окном в небе клубятся тяжелые тучи, вдалеке гремит гром, и первые капли стучат о ставень. Иногда вновь проглядывает солнце, и спальня озаряется, свет тает на ее теле, окутывая его. Луиза закрывает глаза. Прошлое выстраивается в ней отчетливо и гармонично. Это уже не разбитая вдребезги жизнь, полная воспоминаний, но стройное целое, картина, на которой есть Арман и все их дети, разделенные часы и общая боль. Луиза может теперь освободиться от него, отвернуться, чтобы не думать больше ни о чем, наслаждаясь заглядывающим в окно солнцем и уверенностью в предстоящем ужине.
