Один миг, одна секунда, и от уз, которые мальчики считали нерасторжимыми, осталась лишь ниточка, которая истончается под настойчивостью их взглядов и рвется наконец под силой их рук. Камиль и Жюль созерцают загадочное видение, где другой – фигура далекая и непостижимая. Камиль бьет брата кулаком в плечо и откатывается в сторону.
– Что ты, мать твою, делаешь? – спрашивает он.
Жюль с багровым лицом вскакивает и усаживается на него верхом.
– Ничего, – лихорадочно цедит он сквозь зубы.
И сжимает изо всех сил бледный затылок под воротником анорака, а Камиль хватает его за руки, пытается отвлечь, заставить ослабить хватку. Несказанный гнев захлестывает Жюля, обида клокочет в нем, бродит по жилам, по всему телу. Отпор брата кажется ему предательством, ударом в самое больное место, отравленной стрелой. Смертоносная волна горит и разливается в его животе, окрашивает пурпуром щеки, подпитываясь неприемлемой разницей.
Камиль воспротивился ему – это изгнание. Жюлю хочется, чтобы той минуты не было, и он с еще большей силой и отчаянием сжимает шею брата, который уже ловит ртом воздух, яростно отбивается, тычет рукой в лицо Жюлю, бьет его в подбородок. Время идет, мальчики молчат и не шевелятся, всматриваясь в черное небо, вслушиваясь в рокот пляжа. Дождь теперь льет на них стеной. От тяжелых капель липнут волосы ко лбам. Ярость Жюля – раскаленный уголь, застрявший в горле, пустота в желудке. Конечно, думает он, Камиля он отпустит. Желая не придавать своему жесту больше значения, мальчик бодро вскакивает на ноги и бежит к дюне.
– Кто первый? – бросает он вызов через плечо.
Все еще лежа, Камиль пытается отдышаться, сглатывает, подносит руку к шее и ощупывает наболевшую трахею. Он поворачивает лицо к брату, который уже карабкается на дюну, загребает в горсти песок, расшвыривает его вокруг темными снопами. Наконец Камиль опирается на локоть и, повернувшись на бок, встает. Игра возобновляется, они бегут наперегонки к велосипедам, и все мешается в их головах, буря на пляже, руки Жюля, сжимающие шею Камиля, острое желание, стычка однополых юнцов, признание большого хаоса, который вскоре перечеркнет детство. И снова слышен смех. Голоса близнецов рассекают белую пену, разбивающуюся о берег. Сами еще того не зная, оба предчувствуют, что оставили на этом пляже много больше, чем следы своих ног.
* * *
Жонас идет вдоль берега Гаронны. Закатный свет играет на кирпичах Нового моста и воспламеняет купол Лаграва. Там и сям в сумерках зажигается свет, высекая узоры на камне. Переливчатые нити трепещут на верхушках фонарей и загораются желтыми ореолами в окружении тумана. Небосвод над головой в розоватых просветах медленно заполняется звездами.
Жонас идет, распаленный желанием другого тела, все его чувства обострены. Пульс бьется в висках, желудок свело, ум охвачен странным оцепенением. Он смотрит на проходящих мужчин, как делал это до знакомства с Фабрисом, когда ему нравились зыбкость игр обольщения на берегах реки, подспудная ярость, тревога, сопровождающая каждый шаг, и возможная опасность. Он хочет, чтобы прохожий нарушил молчание, чтобы чье-то тело и естество пришли на смену телу и естеству Фабриса. Жонас бродит по берегу, как будто ищет мести, понимая, однако, что она не свершится, даже узнай об этом Фабрис. Не этого ли ему и хотелось, чтобы он шел здесь в поисках объятия, наслаждения, потока освобожденной спермы? Не сам ли Фабрис толкал его к живым? Почему же тогда ему кажется, будто он идет по берегам Стикса, где все встречные – лишь души, ожидающие переправы?
Жонас задерживает взгляд на прохожих в ожидании знака, узнавания, которое скажет ему о том же, чего хочет он. На скамейке сидит парень с белой кожей рыжего, часто дышит. На нем льняной пиджак, руки в карманах. Синие глаза цвета грозового неба, локти высоко подняты, правая нога нервно постукивает по булыжнику, и Жонас идет к нему, и вот уже двое, почти соприкасаясь, подстерегают друг друга. Они смотрят на темный поток у них под ногами, многоцветные переливы неба, играющие на воде.
– Что ты ищешь? – спрашивает Жонас.
Молодой человек пожимает плечами, отводит взгляд, и Жонас угадывает его тревогу, неискушенность. Некоторое время они молчат, заглядевшись на Гаронну. Потом Жонас говорит:
– Вот там есть тихий уголок, куда никто не заглядывает.
В горле у него пересохло, голос сел; он показывает на опору Нового моста и понимает, что выдал себя как банального искателя секса. Тотчас же, будто только и ждал знака, рыжий встает. Его неловкость волнует Жонаса. Дыхание его учащается, он это видит. Они идут вместе в сырую тень под Новым мостом, где темнота скрывает их лихорадочное и неуклюжее объятие. Запах шеи парня, в которую он зарылся лицом и лижет влажную от возбуждения кожу, сбивает Жонаса с толку. Это чужой запах, ничем не напоминающий Фабриса. Он, правда, приятнее того нездорового лекарственного вкуса, но ему от него не по себе. Жонас торопливо сует руку под пиджак, вытаскивает футболку из брюк, проводит рукой по вздымающемуся животу. Расстегивает «молнию», находит член в прорези трусов, берет его в руку и достает из ширинки. Жонас опускает глаза: член очень светлый, тонкий и обрезанный, он ощущает его твердость в ладони, под нажатием своих пальцев. Головка почти голубая. Жонас угадывает волосатый лобок в складках ткани. Парень тоже расстегнул его ширинку и возится там одной рукой, пока он продолжает лизать его шею. Несмотря на ласки, член Жонаса остается теплой и податливой плотью, а рыжий уже выдыхается.
– Мне очень жаль, наверно, ничего не получится.
– Постарайся, – просит тот, – мы только начали, хочешь, пойдем в другое место?
Настойчивость парня вдруг кажется Жонасу скрытым насилием, и он яростно отталкивает его, упершись ладонями в грудь. Теперь ему настоятельно необходимо отстранить это тело, запах и вкус которого продолжают растекаться на его коже, во рту.
– Эй, – недоумевает парень, – у тебя не все дома, придурок?
Жонас хватает его за шиворот, заносит кулак над потным лицом, поколебавшись, ослабляет хватку и отступает.
– Недоумок, – бормочет рыжий и быстро удаляется.
Жонас прислоняется спиной к опоре моста. Трет лицо, бьет по камню ребром ладони. И тоже удаляется вдоль берега, спешит по сумеречным улицам к своему дому. Прохлада холла успокаивает его. Жонас задерживается, присев на холодные плиты лестницы, курит, глядя на улицу. Уже собираясь подняться к себе, он вспоминает, что не вынул почту, и находит в почтовом ящике конверт из крафтовой бумаги без всякой подписи. Пальцы его дрожат, во рту пересыхает, когда он старательно вскрывает его. На белом листе бумаги Жонас узнает почерк Фабриса – торопливо написанные четыре строчки из поэмы Уитмена, которые он шепчет одними губами в тишине холодного холла:
Я помню, как однажды мы лежали вдвоем
в такое прозрачное летнее утро,
Ты положила голову мне на бедро,
и нежно повернулась ко мне,
И распахнула рубаху у меня на груди,
и вонзила язык в мое голое сердце,
И дотянулась до моей бороды,
и дотянулась до моих ног
[37].
Больше в письме нет ничего, даже подписи.
