– Dov’è andato a fi nire il bambino?
[32]
Он различает стену дома за кустами боярышника и слышит, как мать тяжело, тревожно дышит, хлопая себя ладонями по ляжкам. Небо алеет, окрашивается лиловым, кучевые облака вытягиваются в нем бледными душами.
Антонио ушел с отцом; Армандо знает, что они вернутся до темноты. Он всматривается в каменистую дорогу, спускающуюся к морю, готовый припустить к дому, как только завидит бегущую впереди них собаку в закатном свете. Немцы взяли городок, американцы в Салерно. Итальянские солдаты заходили ранним утром по дороге в свои деревни, к своим домам, своим семьям и попросили воды напиться. Это они рассказали о разгроме, но отец как будто не удивился. Из деревни иногда слышны бомбежки вдали. Здесь разрушать нечего, самолеты пролетают, но не открывают огонь. На ночь они занавешивают окна. Ему случалось видеть пламенеющий горизонт. С утра столбы дыма заволакивают свет зари. Густой запах пороха доносится до них в зависимости от направления ветра. Армандо подбирает с земли камни и швыряет их изо всех сил в заросли и кусты. Отец качал головой на рассказ гостей, но не говорил ни слова, стоял очень прямо, облокотясь на стенку колодца, и был как будто вызов в его осанке, какая-то неловкость по отношению к солдатам. Они погружали руки в прохладную воду, подносили их ко рту, пили и фыркали, как лошади. По их отмытым от пыли изможденным лицам стекали струйки воды. Капли прокладывали бороздки на потных шеях.
Отец не был на фронте. Давно – еще до рождения Антонио, говорила мать, – мул на поле брыкнулся возле его ног, сломав ему колено. Перелом был открытый, и отец много часов пролежал на этом клочке земли, завывая и кусая корни, пока не подоспела подмога. Арман не может представить себе отца, лежащим на земле, умоляющим о помощи. Когда он рядом с ним, одна мысль сказать это вслух повергает его в оцепенение. Мать говорит, что он зарубил мула топором не за то, что брыкнул, а за то, что продолжал преспокойно пастись подле него. Арман думает, что он и сам убил бы животное, но по совсем другой причине: из-за него он обречен терпеть присутствие отца, которому не суждено было пасть в бою. Колено у него с тех пор выпадает по поводу и без повода, и он носит на ноге шину, которую сам смастерил из кожи и деревяшек. Отец стал злее и гневливее после ухода других мужчин. Некоторые присоединились к американцам. По молчаливому соглашению никто никогда об этом не говорит. Здесь взвешивают каждое слово. Он надрывается в полях, а вечерами, за ужином, его присутствие простирается тенью в единственной комнате.
Вот они и возвращаются. Собака бежит впереди, громко лая. Отец идет первым, а Антонио на почтительном расстоянии. У Армана сжимается горло. Он знает, что завтра они с братом отправятся с этим человеком в другой путь.
* * *
Сука ощенилась в рыбачьей хижине из листового железа. Мальчики склоняются над шиной, куда собака запихала газету, тщательно порванную на клочки, кусок старой рубашки, черный от смазки и грязи и, кажется, детскую пижамку. Сука вылизывает своих детенышей одного за другим, и малыши повизгивают, неуклюже тычась в жесткие бледные соски. Дыхание детей клубится в полутьме, и щенки тоже дымятся, пар поднимается из корзины в ледяном и влажном воздухе Пуэнт-Курта.
Жонас поднимает одного щенка. Он еще не открыл глаза, мордочка сморщена, кусок бурой пуповины сохнет на середине животика. Окоченевшие пальцы мальчика не гнутся, и тепло щенка согревает их. От запахов бензина и аммиака у него кружится голова. Щенок тоже пахнет, непривычно, влажной шерстью и кислым молоком. Когтистые лапки пытаются оттолкнуть его руки. Жонас кладет его к остальным и снова наклоняется, чтобы ощутить тепло суки. Он задирает ей хвост, показывает подбородком на окровавленное влагалище и синеватый кусок плаценты, на котором она лежит.
– Гадость, – говорит Жонас.
– Это послед. Она его съест. Ты не видел, она уже слопала все остальные.
Жонас брезгливо морщится.
– Ладно, – говорит Альбен, – кто это сделает, ты?
Обнаружив щенков, мальчики поспешили сообщить новость Арману и деду. Старик не желает больше видеть здесь этих бродячих собак, которые мочатся на стены его дома, воют каждую ночь и роются в помойке. Арман дал мальчикам крепкий джутовый мешок.
– Засуньте их туда, завяжите хорошенько, да привяжите большой камень и бросьте в воду, ясно?
Мешок лежит теперь у их ног на земляном полу хижины, и они смотрят на него, потом на суку с черными глазами и щенков, которые яростно сосут, с силой отталкивая друг друга.
– Нет, – отвечает Жонас, – ты.
Альбен дает ему тычка в плечо.
– Трусишка.
Присев на корточки, он открывает мешок, одного за другим берет щенков одной рукой и, держа мешок открытым, другой сует их внутрь. Сука обнюхивает руку, когда он запускает ее в корзину. Робко лижет ему пальцы, но щенки визжат все громче, и она, забеспокоившись, поворачивается и тоже скулит.
– Семь, – считает Альбен.
Они смотрят на массу щенков, копошащихся в складках ткани.
– Можно унести их куда-нибудь, – предлагает Жонас, – а папе ничего не скажем.
Альбен выпрямляется, мешок вздувается под тяжестью щенков, и он поднимает его одной рукой.
– Ты что? Сдрейфил? Еще разревешься?
– Нет, – мотает головой Жонас.
Сука встала, оставив пустую корзину и плаценту, лежащую лужицей на тряпках и газетах. Она нервно крутится у их ног.
– Надо сделать, как велел старик, – решает Альбен.
Они выходят из хижины, собака следом. Они идут к воде и шатким деревянным мосткам, опоры которых вязнут в сером иле. Длинные бурые водоросли змеятся сверху. Сука тявкает, обнюхивает мешок, где пищат ее детеныши, но Альбен поднимает его выше, и ослабевшая собака прыгает, скулит и тяжело приземляется на лапы. Они отгоняют ее ногами, швыряют камни, которыми набили карманы. Она, рыча, отбегает и садится в конце мостков, прямая, напряженная; смотрит на них и не шелохнется. Альбен кладет мешок на трухлявые доски, открывает его и, растолкав щенков, засовывает внутрь плоский камень. Жонас достает из кармана веревку, кое-как обматывает ее вокруг ткани, затягивает и завязывает на несколько узлов. Братья поднимаются. Мешок у их ног шевелится от судорожного копошения щенков. Ветер с озера пробирается под их пальто, холодит теплые шеи. Они стоят, поеживаясь, неподвижные и продрогшие, потом Альбен хватает мешок и изо всех сил швыряет его в воду.
Тяжелые шаги по мосткам заставляют их обернуться в сторону домов. К ним идет Арман, подняв руки ко рту, он пытается согреть пальцы своим влажным дыханием. Остановившись за сыновьями, он смотрит вместе с ними на воду. Собака последовала за ним и сидит теперь совсем рядом, чуть склонив голову и тихонько поскуливая.
– Готово? – спрашивает Арман.
Мальчики кивают и сглатывают, у них вдруг разболелись животы. Они уже готовы двинуться обратно, как вдруг что-то привлекает взгляд Жонаса. Что-то белое всплыло на поверхность, и его прибивает волной к мосткам. Оно мягко покачивается среди водорослей, покрытое пузырьками. Это комок светлой шерсти. Один из щенков, мертвый. Потом еще один показывается из воды в нескольких шагах, и вскоре уже весь помет всплывает там и сям. Одни щенки неподвижны, как большие комья ваты, другие еще шевелятся, пытаясь высунуть мордочки из воды.
