– Жонас, это я, Фабрис. Я знаю, что не должен тебе звонить. Черт побери, я не должен тебе звонить… Ты подумаешь, что я хочу, чтобы ты перезвонил. Что мне нужно, чтобы ты перезвонил. Но нет, не надо. Ни в коем случае. Я не жалею, что сказал тебе то, что сказал в тот вечер… Нет, вообще-то жалею, но я не могу взять свои слова обратно. Я хотел бы сделать это иначе, вот и все, но я такой дурень… Ладно, что вышло, то вышло, но я хотел тебе сказать, мне очень жаль, что мы расстались вот так. Я мог бы быть… лучше? Я – это всего лишь я и никогда не умел быть другим. Сегодня утром я получил результаты анализов. Т 4
[25] ниже плинтуса. Док даже, кажется, удивился, что я еще жив, представляешь? Он не верил, что я сумел дотащиться сам до его кабинета. Я тебе всегда говорил, я настоящее чудо. Меня еще канонизируют, вот увидишь. В продаже появятся иконки с моим изображением и ладанки со спермой. И их будут использовать как sex toy. Я стану языческим богом для всех голубых на свете. Целую тебя. Люблю тебя. Прощай.
Луиза прижала руку к груди, чувствуя, как колотится сердце, во рту пересохло, и все мысли вдруг куда-то делись. В голове было пусто. Где-то внезапно сорвали плотный покров с тайны, которую он скрывал, но существование этой тайны и ее очертания она всегда предчувствовала. Она, однако, открылась ей ужаснее и мучительнее, чем представлялась, и слова этого мужчины давали пищу для любых догадок: неужели ее сын, ее обожаемый сын болен? Сможет ли она это пережить? Сможет ли пережить Жонаса? И в каких сферах, тривиальных, но ей неведомых, жил он сегодня? С какими бедами и какими рисками, от которых она больше не могла его защитить, от которых он не хотел, чтобы она его защищала, сталкивался он теперь, бежав так далеко от нее? Луиза стояла, ошеломленная и растерянная, потом села на кровать и попыталась унять дрожь в руках. Жонас догадается, увидев ее, что она слышала сообщение, в смятении подумала Луиза, и в каком положении окажется она тогда? Как отреагирует сын, не отдалится ли он от нее еще больше, разоблаченный и обиженный? Не выгонит ли ее раз и навсегда, не рискует ли она потерять и то немногое, что осталось ей от Жонаса? Луиза подумала было солгать, что выходила прогуляться. Да, она скажет, что не сидела в квартире, что покинула ее сразу после ухода Жонаса в университет. Но он не дал ей ключей, и нелепо было бы думать, что она могла выйти, не заперев дверь. В панике она вскочила и стала лихорадочно нажимать все кнопки автоответчика, и ей удалось стереть сообщение, последнее, которое ее сын мог услышать от Фабриса. И Жонас, вернувшись, найдет мать сидящей на краю кровати, точно в той же позе, в какой он оставил ее два часа назад.
– Ну как, – спросит он, положив сумку на письменный стол, – ты не скучала?
Он бросит быстрый взгляд на диск автоответчика и тут же отвернется.
– Нет, – ответит она, и ее голос пробьется сквозь сжавшееся горло тоненькой струйкой. – Я отдохнула.
Жонас улыбнется ей улыбкой, полной, поймет она, добра и умиротворения, не зная, что мать видит теперь его под маской, и хочет схватить в объятия и спасти, и будет навсегда опустошена своим полным бессилием.
В тот вечер они ужинали в азиатском ресторане, под синеватым светом аквариума, где плавали жирные карпы. Луиза наблюдала за Жонасом поверх меню.
– Я не знаю, что заказать, – сказала она, – ничего в этом не понимаю.
Сын поднял лицо, и Луиза поняла его внезапную тревогу, да и неловкость за то, что повел ее ужинать в город, – она ведь всегда считала бесполезным и расточительным тратиться на ресторан и никогда не упускала случая им об этом сказать.
– Хочешь пойти в другое место? – спросил Жонас, слегка раздраженный и уже уставший от вечера, в котором, он это предчувствовал, все будет непросто.
– Нет, не надо, здесь очень хорошо. Просто ты лучше меня знаешь, что вкусно.
Она посмотрела на него, не в силах заглушить голос, услышанный днем на автоответчике, и вновь вспомнила, как лихорадочно его стирала. Она чувствовала, что должна что-то сказать или сделать; любящая мать не могла вот так сидеть и молчать, уставившись на сына, если знала, кто он на самом деле. Но кем же он был, ее дитя? Назвать это словами она отказывалась. Вот об этом-то, быть может, она была вправе его спросить. Она скажет ему: «Кто ты? Я хочу знать, кто ты такой, я больше ничего о тебе не знаю. И я действительно хочу это знать. Я не уверена, что готова это услышать, но знаю наверняка, что мне это нужно, я не могу так больше, теряться в предположениях, прозревать тебя кусками, догадываться о той твоей жизни, которую ты скрываешь от меня». Но Луиза была на это неспособна, даже эти простые слова не могли выстроиться по порядку в ее голове, все казалось ей раздутым, неловким, она знала, что получатся только упреки и предостережения, когда ей хотелось лишь, чтобы он заговорил, а ей осталось бы только молчать.
– Тебе не холодно? – сказал наконец Жонас, чтобы прервать затянувшуюся паузу. – Может, хочешь что-нибудь выпить?
– Нет, милый, мне не холодно, – заставила себя ответить Луиза. – И почему бы не выпить стаканчик, да, это хорошая мысль.
Жонас сделал знак официанту, и Луиза наклонилась к столу:
– Я тебя угощаю.
Она надеялась сделать ему приятное и прижимала к себе, держа за ручку, свою сумочку из красного кожзаменителя, не зная, как ужасно не вяжется эта вещица со всем тем, что она воплощала в эту минуту, сидя напротив Жонаса и чувствуя ягодицами поскрипывающую кожаную обивку диванчика в азиатском ресторане. Она экономила на эту поездку, пряча деньги, полученные за шитье, в ящике буфета. Арман никак не мог упрекнуть ее в расточительности. Но Жонас подался назад на стуле.
– Тебе не надо меня угощать. У меня, знаешь, есть работа. И вообще, давай сначала поедим, а потом решим, кому платить.
Он закурил сигарету и выпустил дым, не глядя на нее. Луиза чувствовала, что вот-вот расплачется, и переключила внимание на карпов, которые тихонько колыхались за стеклом аквариума, у самого ее лица.
– Конечно, – ответила она, – куда нам торопиться? Так что? У тебя есть работа? Как интересно, я и не знала. То есть, я хочу сказать, у нас, наверно, просто не было случая об этом поговорить.
– Подрабатываю по нескольку часов то там, то сям. Все прибавка к стипендии.
– Но это уже хорошо, я рада. Ты молодец, работаешь и учишься, это не пустяк.
Жонас пожал плечами. Он, казалось, еще вытянулся и похудел, лоб скрывали темные волосы, возможно, подкрашенные хной, костистые скулы выступали под кожей еще в пятнышках юношеских прыщей. Кто был тот мужчина на автоответчике? – подумала Луиза и тут же сама себе ответила: его любовник, разумеется. Этот самый мужчина был любовником ее сына. И вновь то же глубокое и мучительное смятение овладело ею. Они заказали аперитив, и официант принес им по бокалу, в которых плавал плод личи; от Луизы не укрылось, что Жонас рассеянно рассматривает профиль официанта, докуривая сигарету.
