Перелет через Антарктиду очень опасен. Аэродромная инфраструктура здесь просто-напросто отсутствует, и современные авиационные приборы используются очень редко, поэтому пилоты пользуются старыми добрыми ПВП – правилами визуального полета. По сути, это означает, что если вы не видите землю, то не можете приземлиться, ну а если вы не можете приземлиться, значит, нужно разворачиваться и лететь обратно… при условии, что у вас достаточно топлива на обратный путь. На этом материке можно найти немало искореженных и сгоревших обломков воздушных судов.
Когда мы готовились к взлету, я заметил, что второй пилот перекрестился. Внезапно до меня дошло, насколько опасна вся эта затея, которая может в одночасье обернуться катастрофой со смертельными последствиями. Я никогда не зацикливался на опасностях, напротив, всегда концентрировался только на предстоящей задаче. Незачем долго думать, чтобы согласиться с тем, что определенный риск серьезных физических травм присутствовал почти во всех экстремальных авантюрах, в которые я ранее ввязывался. Но отчасти именно этим они меня и привлекали. И сейчас из-за большой удаленности и плохой погоды попытка пробежать марафон на Южном полюсе обещает стать самой опасной моей затеей.
Согласно плану, Douglas DC-3 должен был высадить нас в точку, удаленную от полюса на марафонскую дистанцию. Когда же мы приземлились, нам показалось, что что-то явно идет не так, как задумано. Самолет вилял из стороны в сторону, кренился набок и подпрыгивал. Пилот дернул на себя штурвал, и мы внезапно снова оказались в воздухе. В конце концов нам все-таки удалось приземлиться на плоском пространстве, покрытом хрустящим снегом, в сорока пяти километрах восьмистах метрах от полюса. Об этом инциденте никто потом больше не упоминал, хотя у меня создалось ощущение, что произошедшее было гораздо серьезнее, чем об этом говорили члены экипажа. Но в любом случае мы были на земле, в целости и сохранности.
От мысли, что туда, где мы сейчас стоим, ранее не ступала нога человека, мне сделалось жутко. Это полярное плато существовало за пределами реальности: самое удаленное место на планете, самое пустынное и необитаемое. Мы приземлились на высоте три тысячи триста пятьдесят три метра над уровнем моря, но фактическая высота была ближе к четырем тысячам метров. Абсолютно сухой воздух делал Антарктику похожей на огромную пустыню, эдакую замороженную Сахару, где во время нашего прилета термометр показал минус тридцать семь градусов по Цельсию. Здесь никто не живет и ничего не растет, даже самые жизнеспособные бактерии выживают с трудом. Мы были абсолютно отрезаны от всего живого, как будто находились на Луне, а не на Земле.
Мы развернули бурную деятельность и воздвигли небольшой городок вокруг самолета. Нам нужны несколько дней, чтобы адаптироваться к высоте. Когда у вас четыре целых восемь десятых процента жира в организме, кажется, что привыкнуть к холоду невозможно.
Палатки поставлены, началось ожидание. Когда день и ночь выглядят одинаково и перед глазами, куда ни глянь, ровная матовая белизна, время тянется бесконечно. Кое-кто попытался тренироваться, но мы едва-едва могли одолеть полтора километра и возвращались назад, опасаясь переохлаждения и обморожения. Бегая по ледяной хрустящей снежной поверхности, я чувствовал себя так, как будто ступаю босыми ногами во фреоновое болото шариков из полистирола. Холод проникал даже через непромокаемые кроссовки и неопреновые носки. Полученный опыт пугал меня до смерти: продолжать бежать в таких условиях без более надежной защиты было бы самоубийством.
Ранее Брент написал: «Не думаю, что люди вообще понимают, что значит пробиваться сорок два километра к полюсу». Чертовски верно сказано. Нам едва удавалось пробежать три километра, что тут говорить про марафон. Это будет самое серьезное испытание нашей физической подготовки, и деваться уже некуда. Но, если существует хоть малейший шанс сделать это, нужно придумать, как защитить ноги от мороза. Я начал экспериментировать с самонагревающимися грелками, которые обычно используют горнолыжники. Я тряс их, чтобы они начинали греть, и запихивал по три штуки в каждую кроссовку – две под пальцы и одну сверху, на подъем. Как-то это помогало. В инструкции заявлено, что грелки остаются теплыми шесть часов, но в условиях Антарктики их хватало на половину этого времени. Но все равно это означало, что в течение трех часов пальцы не превратятся в ледышки.
Светлые дни и ночи смешались воедино, если долго смотреть в одну точку безликого и плоского пейзажа, начинала кружиться голова. Я продолжал тренироваться, стараясь поддерживать форму и бодрость духа, но с каждым днем ситуация становилась все более тягостной и безысходной. Мы просидели во льдах уже три недели, надеясь, что погода улучшится, но нам уже казалось, что это не произойдет никогда. С каждым днем ставки постепенно росли, дни, проведенные вдали от семьи и работы, отнимали все больше душевных сил.
Не я один чувствовал напряжение, вся группа постепенно теряла терпение. Небольшой палаточный лагерь, замерзшее ведро в качестве туалета и отсутствие возможности чем-то заняться раздражали абсолютно всех. Считая членов летного экипажа, нас было тринадцать человек, и все мы обитали в палатке размером с небольшую комнату в общежитии. Повсюду валялись экипировка и еда. На маленькой походной плитке круглые сутки топили воду для питья. От этого на потолке собирался конденсат и капал, образуя на полу маленькие замерзшие лужицы. Нам нужно было как можно скорее приступить к осуществлению планов, только бы позволила погода. Но, к сожалению, в Антарктике никогда не бывает так, чтобы погода шла навстречу людям.
На Дага, видимо, серьезно давили, требуя, чтобы наше мероприятие поскорее завершилось. Стоимость аренды самолета, зарплата сидящих без дела членов экипажа, гидов и врача достигала астрономических сумм. Вдобавок к напряженным отношениям мы прослышали, что группа теггеров – любителей фотографироваться в памятных местах – сидела на Пэтриот Хиллз и жаждала заполучить назад наш Douglas DC-3. Эти ребята заплатили кучу денег, чтобы их привезли на Южный полюс, а они были не из тех, кто привык стоять в очередях. Единственный самолет, на котором они могли туда улететь, был у нас.
Даг оставался собранным и спокойным, но мы понимали: если в ближайшее время не пробежим этот марафон, то не пробежим уже никогда. С каждым часом расходы росли, а боевой дух команды падал.
Связаться с внешним миром мы могли только по спутниковому телефону Iridium. Прием был очень непостоянным, но мне удалось дозвониться до жены. Сидя в холодной, как мясохранилище, кабине Douglas DC-3, я рассказал ей, что с нами все в порядке, правда, отстаем от графика на пару недель. Джули, как всегда, очень поддерживала меня во время разговора, и я слышал, как на заднем плане Александрия и Николас кричали: «Это папа? Это папа?»
– Как вы там все? – спросил я сквозь помехи.
– Все хорошо, – уверила меня она, – но дети соскучились по тебе, и я тоже. У тебя все хорошо?
– Думаю, да. Даг и проводники – очень грамотные ребята, но тут много того, что мы не можем контролировать. И марафон в таких условиях меня пугает, если он вообще возможен. Никому еще не удалось отойти от лагеря больше чем на полтора километра.
