Когда я очнулся, то обнаружил, что лежу голышом в гостинице на кровати в луже пота и без простыни.
– Где я? – пробормотал я. – Папа? Дядя Джордж?
– Тебе нужно полотенце? – тихо спросила жена.
Я, прищурившись, посмотрел ей в глаза.
– Что ты тут делаешь? Где мы?
– Пробег закончен, милый. Ты в гостинице в Лоун-Пайн.
– Но я же не финишировал, так? Как я сюда попал?
– Тебя сюда привезли. Ты упал в обморок.
– Нет! – прохрипел я из последних сил. – Зачем меня увезли оттуда?
– Ну смотри. У тебя было сильное обезвоживание, тебя рвало, ты не мог связно говорить и был на грани теплового удара.
– И что?
– Поэтому, когда ты упал в обморок, отец и дядя решили, что этого вполне достаточно.
– Но я пробежал только половину, дистанция еще не закончилась.
– Но, похоже, закончился ты.
– Поверить не могу, что они просто взяли и увезли меня оттуда.
– Хочешь, я отвезу тебя обратно? – предложила она.
Идея отправиться назад, в этот ад, вызвала у меня приступ тошноты. Я сел и вздрогнул, увидев круглые пятна на простыне: из мозолей на пятках сочилась желтоватая жидкость.
– Я продул. Я неудачник.
– Ничего ты не продул, и ты никакой не неудачник, – твердо сказала Джули. – Ты пробежал сто пятнадцать километров восемьсот метров, не имея возможности как-то восполнить силы. Как далеко ты готов был зайти?
Джули такое невезение посреди пустыни воспринимала как должное, как всего лишь небольшое препятствие на пути, а не конец дороги. Не последняя же гонка, в самом деле.
Джули была рассудительным человеком. Я – нет. То, что я сошел с дистанции пробега Бэдуотер, стало для меня полным, бесповоротным провалом. Никогда еще моя внутренняя сила, та самая, что заставляла бежать на длинные дистанции и терпеть невероятную боль, не проявлялась таким извращенным и гипертрофированным образом. Многие быстро отходят и забывают: подумаешь, что-то где-то выиграли, где-то проиграли. Но для меня неудача стала последней каплей. В моем представлении, гораздо благороднее было бы попытаться пробежать и умереть, чем бросить попытки. Слава богу, я упал в обморок, иначе кто знает, что еще могло со мной произойти.
Я прекрасно знал, что своей твердолобостью обязан преждевременной смерти моей сестры. После того как Пэри погибла, жизнь стала более осязаемой. Вам сколько угодно могут говорить что-нибудь вроде «никогда не знаешь, когда выпадет твой жребий», но это почти ничего не значит до тех пор, пока внезапно не уходит кто-то, кого вы любите. С того дня у меня не осталось иллюзий о бессмертии, каждая минута была на счету. Жизнь не дает второго шанса, потому что вы действительно не знаете, когда выпадет ваш жребий. Я не терпел ошибок. У меня не было столько времени, чтобы тратить его на поражения.
– Давай собираться, – печально сказал я, – нас ждет долгий путь домой.
Я чувствовал себя ужасно. Список тех, чьи надежды я не оправдал, кто поддерживал меня на всем пути, был длинным. К тому же я подверг опасности свою семью. При этом у меня нет ничего, чем можно оправдать этот провал, разве что шиной на голени и разбитым сердцем. И что хуже всего, я не оправдал надежд своей сестры, моего величайшего вдохновителя.
Было ли это предательством по отношению к себе? Это оказалось гораздо больнее, чем просто предательство. Обо мне и говорить не стоило, я ничего не значил и был отвратительным созданием, не заслуживающим даже крохи сочувствия. Всепоглощающая жалость к себе располагалась на три уровня выше, чем та черная дыра, в которую упал я. От моей гордости не осталось и следа.
На обратном пути, пока мы всей семьей ехали домой, мне хватило времени, чтобы подумать, чему научил меня этот ультрамарафон, и я немного расслабился. Да, я провалил его, но это прекрасное победоносное поражение позволило мне буквально раздробить на кусочки и тело, и душу и старательно вывалять каждый в грязи. Вот что сказал по этому поводу Теодор Рузвельт
[48]:
«Уважение мы отдаем тому, кто на арене, на чьем лице пыль, пот и кровь, кто мужественно стремится вперед, кто совершает ошибки и оступается вновь и вновь, но без ошибок и неудач нет усилий. Кто действительно стремится совершать поступки, кому знаком великий дух энтузиазма и самоотдачи, тот расходует себя на достойное дело. С тем, кто в лучшем случае познает триумф величайшего достижения, а в худшем – потерпит неудачу, с тем нет рядом места холодным душам и пугливым сердцам, не познавшим ни радости победы, ни горечи поражения».
Господи, я знаю, что такое настоящее поражение! Не бывает более сокрушительного поражения, чем, измотав себя до предела, не добежать до финишной черты. Я лицом к лицу столкнулся с тяжелейшим пробегом в мире и проиграл. Несмотря на все мои невероятные усилия, Бэдуотер вынудил меня капитулировать.
Это было чистой воды поражением, но на пути домой я осознал, что влюблен в каждую его секунду.
Дома после гонки по Долине Смерти, я, живой, с Джули и Александрией
Глава 12. Замерзший и уничтоженный
Только те, кто рискует зайти слишком далеко, способны выяснить, как далеко они могут зайти.
Южный полюс
Январь 2002 года
Я хотел отыграться за свой провал на Бэдуотере в 1995-м, и спустя год подготовки к предельно суровым условиям, тренировок без всякой жалости к себе я вернулся. Сама гонка и нагрузка на организм были не менее жестокими, но на этот раз и тело, и воля смогли выдержать испытания, и я дошел до финиша. Однако этот успех не только не утолил моей жажды приключений, но еще сильнее раззадорил меня.
Я отчалил в путешествие под девизом «Найди себе приключение по вкусу»: испытывал себя на прочность всеми экстремальными способами, которые только можно придумать. Если дело требовало физических сил, выносливости и отсутствия здравого смысла, я был тут как тут: залезал на Хаф-Доум
[50] в национальном парке Йосемити, переплывал залив Сан-Франциско, занимался триатлоном, принимал участие в гонках на выживание и суточных заездах на горном велосипеде. Я поднимался в горы, скатывался с них на сноуборде и серфил на доске по огромным водяным горам Северной Калифорнии, Мауи, Фиджи и Таити.
