– Да! Да, черт возьми! Да!
– Допустим, я это проигнорирую и попытаюсь предупредить Ариэль. Чем, по-вашему, это кончится?
Она молчала.
– Она прогонит меня с глаз долой. Более того, может, именно это и подтолкнет ее навстречу желаниям Фредди. Вы слышали: она не уступила его домогательствам до сих пор. Не станет же он ее насиловать?
– А если станет?
«А если станет, я его, мерзавца, прибью…» – промелькнула у меня в голове бешеная мысль.
– Не станет. Ему папаша в прошлый раз хорошо прописал, он теперь долго не будет нарываться.
– А вдруг будет? – Барбара попыталась заглянуть мне прямо в глаза.
Я отвел взгляд.
– В любом случае, я здесь ничего не могу сделать, – ответил я, и мой голос звучал неуверенно и глухо.
– И что же вы намереваетесь предпринять?
– Прямо сейчас?
– Да, прямо сейчас.
– Прямо сейчас я пойду в бар «У Лепрекона» смотреть футбол, – пожав плечами, ответил я.
– Вы просто струсили, – она даже покраснела от ярости.
Я снова пожал плечами. Ну, что тут скажешь? Струсил? Как ни странно, я не боялся, по крайней мере не боялся так, чтобы страх меня сковывал. Но я действительно не знал, что мне делать.
– Я, во всяком случае, не намерена сидеть на заднице! – Барбара вскочила с дивана. – И советую вам, док, хорошенько подумать. Завтра может быть поздно.
Подумать? Да даже если бы я хотел, я просто не мог об этом не думать.
В «Лепрекон» я ушел с тяжелым сердцем. Это только на словах я решительно отмел всякую возможность защитить Ариэль. На деле я не мог об этом не думать, но, увы, совершенно ничего не мог сделать. Ощущение собственного бессилия, наверно, самое худшее чувство на земле, по крайней мере для мужчины, и никакие доводы разума не в состоянии заглушить тупую тяжесть этого чувства.
Паб «У Лепрекона» располагался в просторном одноэтажном здании. Точнее, в здании был один этаж, но очень высокий – от пола до потолка навскидку было футов тридцать. В центре помещения царил огромный камин, на его полке и пристроили плазменную панель. По левую руку была барная стойка. А с правой стороны – два стола для снукера и доска для игры в дартс. Между стойкой и столами располагалось две дюжины столиков. Справа и слева от входа было по два высоких стрельчатых окна, между которыми я с удивлением заметил несколько новеньких компьютерных терминалов. Терминалы, однако, были выключены.
Когда я вошел, ко мне от стойки тут же направился Барт, неся в одной руке два больших бокала стаута, особенно внушительно выглядящих в сравнении с его ростом. В другой руке он держал вяленую треску.
– Привет, док! Роб сказал, что вам пиво за счет заведения. Можно мне примазаться? – Барт хитро подмигнул.
– Не возражаю, дружище, – ответил я. – А это что за новшества?
Я указал на терминалы.
– Так ведь у нас выборы через две недели, – сказал он, направившись со мной к приглянувшемуся ему столику. – Теперь вместо урн и бумажек будет вот такая хреновина. Прогресс, пропади он пропадом.
Я некстати вспомнил, что это проект Ариэль, и на душе стало совсем мерзко. Я вспомнил, как в последний день нашего нормального общения она говорила: «Это мой проект, и я хочу, чтобы он удался…» Что ж, проект, судя по всему, удался, во всяком случае, подготовка к нему идет успешно.
– Наше голосование будет проходить в полностью открытом режиме. Весь мир сможет следить за его ходом, – говорил меж тем Барт. – Я, правда, не понимаю, на кой ляд миру следить за голосованием в нашем захолустье, ну да ладно. Зато, судя по всему, Хоулленд на острие прогресса и даже еще дальше, и то хлеб.
Мы присели за столик; на экране плазмы шла нарезка из самых красивых голов «Ливера» и МЮ, как я понимаю, в этом сезоне. Я пригубил стаут, но пить не хотел – у меня было смутное ощущение, что ясная голова мне сегодня еще пригодится.
– Напиваетесь? – раздался грозный голос, и за столик приземлился дядя Бенджен с бокалом. – Напивайтесь, сегодня можно. Фокс, вы завтра на спарринг придете или перенесем на послезавтра?
Мы с Бендженом уже провели несколько тренировок, но какого-то особого эффекта от них я не заметил. Кажется, я совсем не из прирожденных бойцов: все, чему учил меня шеф полиции, получалось у меня довольно неуклюже, через пень-колоду. Но Бенджен рук не опускал и постоянно твердил, что встречал куда более неотесанных новичков и что у меня с каждым разом выходит все лучше и лучше. По его мнению, это должно было меня успокоить и придать мне решимости.
– Приду, если ветра не будет, – пообещал я. – А вообще-то я нарезаться не собираюсь, так, выпью слегка для настроения.
– Похвально, – одобрил Бенджен. – Барт, ты меня треской угостишь?
– Нет, в одну харю сточу, – осклабился Барт. – Конечно, бери, босс, угощайся.
Тем временем народ все прибывал и прибывал, а на экране после короткой рекламы (платный канал все-таки) на поле начали выходить команды. Вскоре футболисты уже вовсю носились по полю, стремясь на первых же минутах захватить инициативу и закатить мячик в ворота соперника.
Но мои мысли были далеки от зеленой лужайки Олд Траффорда, на которой разворачивалось сие эпическое действо. Мысленно я был возле маленького запущенного парка на краю города, и этот «мысленный я» нестерпимо жаждал войти в калитку, взбежать по ступеням, чтобы…
Чтобы что? Что мне там делать? Кто мне Ариэль? Я даже не знал, как к ней отношусь, зато прекрасно знал, как ко мне относится она – как к занудному и назойливому старому хрычу, ведь в двадцать пять пятидесятилетние люди кажутся ветхими старцами. Да, она совершает очень серьезную ошибку, но на каком основании я должен ей мешать? По какой причине я обязан вмешаться?
И все-таки я чувствовал, что должен, обязан. В Хоулленде я открыл для себя, что в жизни нельзя руководствоваться исключительно доводами рассудка, что существует иррациональная сфера чувств и она отнюдь не «темная» и «бездумная», как я полагал раньше. Я внезапно вспомнил несчастного Игги. С одной стороны, он во всем полагался на разум, когда приехал в Хоулленд, но с другой – при этом жил в плену обыденных для того времени нацистских заблуждений. И лишь когда перед ним раскрылся мир чувств, он пришел в себя, хотя и расстался при этом со своими, казавшимися ему рациональными и правильными, но при этом глубоко порочными убеждениями.
«И свихнулся…» – услужливо напомнил мне мой разум.
С ничейным счетом закончился первый тайм. В пабе стало шумно, как в улье, – рекой полилось пиво, лепреконы обсуждали подробности игры, голевые моменты, упущенные возможности. А я думал об Ариэль. Я не мог не думать о ней. Я словно шел по краю отвесного обрыва, не решаясь на головокружительный прыжок в манящую морскую глубину. Только сейчас я узнал по-настоящему, что такое внутренняя борьба – раньше это выражение казалось мне излишне поэтическим.
