В море четыре хоуллендских траулера ловили треску, сельдь, камбалу, кильку и анчоусы. Три из них, кстати, принадлежали Харконену. На подводных скалах поблизости от городского пляжа в изобилии водились устрицы, правда, мелкие. Впрочем, как раз по меркам лепреконов. А в маленькую речку, текущую с холмов на севере и впадавшую в море, отделяя городской порт от городского пляжа, до сих пор входили, пусть и немногочисленные, стада лососей. Лососей здесь готовили по праздникам, но не потому, что это было неподъемно дорого, а потому, что такой крупной рыбой могла досыта наесться целая семья лепреконов.
Да, население Хоулленда было бедным даже по меркам ирландской провинции. Машин в городе было не больше полусотни, и половина из них принадлежала высокорослым. Одежда – частью местного производства, частью дешевый ширпотреб из Индии и вездесущего Китая. А уж плазменные телевизоры или смартфоны были и вовсе диковинкой. Но сами лепреконы, казалось, совершенно не переживали и «не парились» по этому поводу и, хоть ругали «высокорослую мафию» Харконенов и Кохэгенов, в целом не испытывали нужды в радикальных переменах…
Я думал об этом, когда листал отчеты онкотестов; думал я и о том, что так и не стал настоящим лепреконом: меня задевал тот факт, что высокорослые ведут себя в этом городе так, будто купили его на корню. Нельзя отрицать, семейства Харконенов и Кохэгенов сделали для города очень многое. Но…
Взять ту же медицину: хорошо, что лепреконы такие крепкие от природы и редко заболевают всерьез. Учитывая состояние медицинского обеспечения в городке, болеть здесь смертельно опасно, если у тебя карманы не набиты деньгами. Социальное обеспечение, в частности, пенсионное, находилось на зачаточном уровне. Детский сад был один на весь город и располагался при этом черт-те где, в конце Пригородной улицы, в начале которой, кстати, стояла «Дыра». Дороги были просто невыносимые, а любой мало-мальски заметный снегопад просто парализовывал город.
Но лепреконам было все равно, они плевать хотели на эти недостатки. И это мне активно не нравилось. Увы, я был бессилен изменить что бы то ни было. Я мог только лечить и продавать лекарства, не более того. Ну, хотя бы это…
У входной двери звякнул колокольчик. Я недовольно чертыхнулся и отложил химический карандаш, который использовал в основном как стилус. Кого это несет? Уже почти полшестого, и, если это кто-то из пожилых лепреконов с какой-нибудь неотложной медицинской проблемой, то я точно опоздаю к началу матча. Старички в Хоулленде ничем не отличались от своих сверстников с Большой земли: такой же букет возрастных болячек, разве что сердце покрепче, и такая же склонность поговорить обо всем на свете, а заодно и порасспросить как бы невзначай о чем-то любопытном, чтобы потом было что поведать своим друзьям или подружкам.
Однако вместо приветливого и разговорчивого старичка или старушки в зал аптеки вошла Барбара. Точнее, не вошла, а влетела, словно за ней кто-то гнался. При этом вид у нее был крайне встревоженный.
– Что-то случилось? – спросил я у нее, не здороваясь (мы уже виделись утром, перед работой вместе попили кофе). – Вы не заболели?
– Фокс, что я вам сейчас скажу! – Барбара присела на диванчик для посетителей. Сегодня она была в тенниске, шортах и кроссовках, так как на улице было тепло. – Я только что решила пообедать… раньше никак не получалось, сегодня в цирке представление, Харконен японцев привез, так что в моем заведении было много клиентов. Так вот, сижу я, значит, в кафешке, знаете, там, где фикус, никого не трогаю, ем себе свой кальцинированный творожок…
Вспомнив о творожке, Барбара невольно скривилась. Я же почему-то вспомнил упомянутый ею фикус – здоровенное, наполовину засохшее чудовище в рассохшейся деревянной кадке. К этому чудовищу с глянцевитыми большими листьями хозяйка кафе почему-то особенно благоволила.
– Барбара, я вам столько раз уже как врач говорил – бросайте вы эту вашу истощающую диету! – проворчал я. – Истощенный организм, такой, как у вас, гораздо больше подвержен заболеваниям…
– Док, повторяю – не мо-гу! Стоит мне немного опустить вожжи – и привет, волшебная цифра сто двадцать пять
[10].
– Барбара, какой у вас рост, напомните мне.
– Пять и девять…
[11] Фокс!!! Опять вы меня с мысли сбиваете! Этак я решу, что вы действительно ко мне неравнодушны, со всеми вытекающими из этого последствиями! Так что берегитесь…
– Какими это последствиями?
– Фатой и свадебным путешествием в Венецию. Фокс, прекратите! Вы вечно не даете мне слова сказать.
– Все-все, молчу. Что же там случилось?
– Так вот, с другой стороны этого адова фикуса разместились двое: Фредди и какой-то из его прихлебал.
– С какого такого перепугу они решили посидеть в этом кафе? Вроде это не их масштаб и уровень.
– Я и сама сначала не поняла, но потом Фредди зашел ко мне в магазин… кое-что купить. Неважно. Так вот, они говорили об Ариэль.
Я почувствовал себя застывшим и ледяным, как осколок ледника.
– Барбара, я же вам говорил…
– Но это важно! Вы только послушайте, умоляю!
– Только если коротко, – неохотно согласился я.
Отчего-то эта тема была для меня неприятна.
– Короче, второй подтрунивал над Фредди, что тот выглядит так, будто по уши втюрился в нее. Фредди отвечал: «…а что мне делать, если ее по-другому до постели не дотащишь? Я черт знает сколько дней вообще делал вид, что я просто друг. Просто кошмар. Если бы не наш спор, я бы давно на это дело забил…»
– Спор?
– Я так поняла, что Фредди поспорил с этим малым, что он, простите Фокс, затащит Ариэль в постель. До этого дело у него пока не дошло, но может дойти прямо сегодня. Дело в том, что наш государственный бюджет, отчасти контролируемый Фредди, расщедрился и выделил Блейку средства на ремонт проводки в цирке. Но сейчас у ремонтников такой плотный график, что ремонт придется вести практически ночью. Вечером Блейка не будет дома, и Фред набился к Ариэль в гости. «Если я завтра ее не завалю, то я лох и олень…» – сказал он своему приятелю.
– Так, – сказал я. – И что из этого следует?
– Как это что? – изумилась Барбара. – Ничего себе!.. Фокс, вам не кажется, что нам стоит вмешаться?
– Зачем? – глухо спросил я.
– Док, я вас совсем не понимаю! Не по-ни-ма-ю! – вспыхнула она. – Разве вам не все равно, что будет с Ариэль?
Я встал из-за стола:
– Мне, разумеется, не все равно, Барбара, совсем не все равно, – сказал я, чувствуя, как в моей душе нарастает какое-то неприятное чувство. – Но, простите, моего мнения никто, кажется, не спрашивает. Мне ясно было сказано: не лезьте в мою личную жизнь. Вы считаете, что я должен игнорировать это?
