До этого дня наши отношения с Ариэль складывались как нельзя лучше. Я несколько раз заходил в гости к Кэрриганам, кстати говоря, передав Блейку обещанное лекарство – за ним мне пришлось ехать в Дандолк, куда его через два дня после нашего разговора доставил курьер. Конечно, мой приятель не отказал мне в просьбе, но, в свою очередь, обязал меня тщательно наблюдать за состоянием пациента и писать ему подробные отчеты. Все же он сильно рассчитывал на нобелевку. Может, вполне резонно, ведь после первого же приема этого препарата Блейк почувствовал некоторое облегчение, что, естественно, обрадовало Ариэль. Радовалась она, как ребенок, даже приплясывала от восторга. Я строго предупредил их, что болезнь может давать рецидивы, особенно если невнимательно проводить курс лечения. Ариэль пообещала мне лично наблюдать за этим, но, конечно же, не могла, да и не собиралась скрыть своей радости.
А Блейк по такому случаю презентовал мне контрамарку на все выступления своего цирка. Практически тут же он признался, что в этом подарке есть некоторая толика корысти: если произойдет несчастный случай, лучше, чтобы я был под рукой. Я ничего не имел против, тем более что мое новое жилье находилось от цирка не дальше особняка Блейка (фактически цирк находился почти на полдороге между нашими домами). Определенно маленькие люди оказались весьма смекалистыми и быстро взяли меня в оборот. Но мне это даже нравилось. Почему?
Потому что они были очень искренними даже в этой своей бесхитростной корысти. В характере лепреконов (раз уж они сами себя так называют, я решил тоже именовать их именно так) были потрясающая детская чистосердечность и непосредственность. Возможно, именно этим они и подкупили меня, возможно, именно поэтому я и согласился на авантюру с аптекой, как до того согласился на нелицензированное целительство, а после того…
Все дело в том, что в Хоулленде я почувствовал потрясающую, ни с чем не сравнимую свободу. Нет, я и раньше совершенно не чувствовал себя скованным, как не чувствует себя скованной мельничная лошадь, всю жизнь изо дня в день толкающая ворот, вращающий жернова. Я тоже изо дня в день топтался по своему кругу, не чувствуя, что прикован к нему. Я просто не мыслил себе другого существования. А в Хоулленде я сам стал капитаном своей судьбы. Я не знаю, город ли так на меня повлиял, или я уже приехал туда таким, но, как ни парадоксально, в этой маленькой стране, в ее крошечных строениях, среди ее крошечных людей мне было просторно, как нигде.
Я с радостью принял контрамарку Блейка и с того дня стал завсегдатаем цирковых представлений, а подчас и репетиций, по крайней мере тех, на которых имелся элемент риска. Откровенно говоря, я в свои годы был, как ребенок, зачарован труппой лепреконов. На арене они творили какое-то волшебство, и их бесхитростные выступления были способны вызвать восторг у практически любой публики. К счастью, после случая с конем возможности применить свои навыки врачевания мне не предоставлялось, чему я, откровенно говоря, был только рад. Но самое главное – цирк был неплохим предлогом еще раз увидеться с Ариэль.
У нас с девушкой завязались очень теплые, по-настоящему дружеские отношения. Мы могли часами говорить на разные темы, могли молчать, но нам было хорошо в обществе друг друга. Вскоре, когда Блейк выхлопотал для Ариэль место в канцелярии, Ариэль стала появляться в цирке только во время представлений. Но мы все равно виделись едва ли не каждый день. После окончания программы Ариэль закрывала цирк, и я провожал ее до дома, а иногда заходил к ним в гости. Признаюсь откровенно – я даже набивался в гости. Мне не хотелось уходить, общество Ариэль и Блейка было мне очень приятно.
Так что в тот летний день, когда я все-таки решил заняться аптекарским бизнесом, я шел по Тринити-лейн с легким сердцем и ожиданием чего-то хорошего.
Например, общества Ариэль.
Говорят, в моменты, когда судьба человека меняется, он испытывает какие-то смутные предчувствия, какую-то неясную тревогу. Ничего подобного со мной никогда не было. И в тот день я спокойно шел по Тринити-лейн, как всегда, не слишком оживленной, смотрел, как воробьи купаются в оставшихся от прошедшего ночью дождика лужицах и как играют на асфальте солнечные зайчики, отраженные от оконных стекол. На душе было легко и спокойно.
Приближались выборы, о чем красноречиво свидетельствовали малоприятные рожи Харконена и Кохэгена, красующиеся на развешанных повсюду плакатах. Действующий президент ратовал за стабильность, канцлер укорял его в косности и отсутствии радикальных перемен. Честно говоря, сейчас меня политическая обстановка в стране интересовала в последнюю очередь, так что я игнорировал их обоих, удивляясь только такому обилию наглядной и довольно-таки агрессивной агитации. Похоже, на каждого жителя города было распечатано по плакату каждого претендента и еще столько же про запас. Впрочем, у Кохэгена своя типография… В которой он, кстати, печатает агитацию и для своего оппонента, как ни странно. Площадь также украшали два огромных портрета – Кохэгена на фасаде «скобки» и Харконена на центре его имени. Последний был вдвое больше, примерно как и шансы его протагониста на президентское кресло.
Я зашел в крыло канцлера, поднялся на второй этаж и постучал в дверь кабинета Ариэль. Кабинет ей достался маленький, но старательные ручки девушки привели его в божеский вид. Замшелая рухлядь, гордо именуемая здесь мебелью, смотрелась, как сейчас говорят, винтажно, а новые занавески, настольная лампа с зеленым абажуром и множество мелких безделушек на полках привносили в казенную атмосферу кабинета столь необходимый ей уют.
Ариэль сосредоточено глядела в экран новенького «эппла» последней модели. Впрочем, когда я вошел, она моментально оторвалась от своего занятия и приветливо улыбнулась мне.
– Привет, Фокс Райан, рада вас видеть, – сказала она. – К сожалению, сегодня я совершенно здорова.
– Хорош подкалывать, – буркнул я. – Над чем работаете?
Ариэль включила электрочайник и достала из недр стола небольшой заварочный чайничек в виде домика:
– Над новым проектом, «электронные выборы» называется, – гордо сказала она. – Я сама это придумала и предложила Харконену. Надо идти в ногу со временем. Он подумал-подумал и согласился.
– Странно, что он вообще задумался, – сказал я. – Он так падок на все новое, как сорока на блестящее. А что наш мистер Стабильность?
Ариэль разлила чай по чашкам. Я присел у ее стола.
– Харконен его уговорил. Понятия не имею, как.
– Не иначе как презентовал ему бутылку «Коннемары» с меня ростом, – предположил я и кивнул на компьютер. – Откуда это чудо, от Харконена?
Внезапно Ариэль на миг смутилась, а затем рассмеялась и рассказала, что у нее, оказывается, появился ухажер, да не абы кто, а сам Харконен-младший. Сын ныне действующего канцлера и будущий преемник был представителем немногочисленной «золотой молодежи» Хоулленда. Все эти юноши и девушки были, конечно, из нормальных, а самого Фредди можно было даже назвать высоким – его рост навскидку превышал шесть футов дюйма на два. Фредди был обладателем белого BMW-кабриолета (похоже, в стойле Харконенов водились лошади только этой породы), был на год младше Ариэль и учился в Оксфорде – вот и все, что я о нем знал.
