Ностальгия как чувство была мне совершенно незнакома. У меня никогда не было тоски, связанной с какими-то воспоминаниями. Возможно, потому, что мое детство, моя юность, моя зрелость были стерильно-белыми, как научная лаборатория? Мой отец был военным врачом, но не из тех, что ампутируют руки и ноги, извлекают под огнем противника осколки мин из кишечника. Его специализацией были отравляющие вещества, радиация, болезнетворные бактерии, которые без вреда для себя переносили транспортировку путем выстрела из пушки в направлении вражеских позиций. Иными словами, АВС
[4]. А еще он был убежденным пацифистом и активистом целого ряда движений против применения того, чем профессионально занимался. Моя мать – доктор медицинских наук в области иммунологии. Меня лично физика и астрономия привлекали куда как больше, но химию и биологию я учил, скажем так, во имя своих родителей и со временем, что называется, вошел во вкус…
Нет, опять я не о том. Я просто хотел сказать, что мои родители считали меня вундеркиндом. В семидесятых была мода на вундеркиндов: с ними носились примерно так, как сейчас с пресловутыми детьми индиго. Естественно, что я со своими ста семьюдесятью баллами IQ оказался в числе несомненных вундеркиндов. Это означало приговор, но я об этом не знал.
Мои родители поступили мудро. Они полностью «отключили» меня от сверстников, создав вокруг этакий микрокосм науки и всяческих исследований. Понятия не имею, сколько они затратили на это усилий, но, должно быть, много. В конце концов, я вырос тем, кем вырос. Подобное воспитание могло реально сделать меня аутистом, но, к счастью, не сделало. И все-таки я абсолютно был оторван от жизненных реалий, я совершенно не понимал людей.
По правде говоря, то, что произошло со мной в моей лаборатории, не стало для меня потрясением и шоком. Я тогда испытывал смешанные чувства – не столько переживал утрату своих прежних размеров, сколько испытывал эйфорию от своего неожиданного, но очень эффектного эксперимента. Настоящим шоком была реакция других на мое открытие и особенно на сделанные мною из него выводы.
Тогда-то я понял, что многого не знаю о людях. Вынужденно отстранившись от исследований в интересующих меня областях, я с не меньшим энтузиазмом принялся изучать мир людей.
Откровенно говоря, он мне не очень понравился.
– О чем задумались, док? – спросил Барт, внимательно глядя на меня. Кажется, на этот раз алкоголь не произвел на него туманящего действия.
– О том, что ничего нельзя вернуть назад, – вздохнул я. – Например, вашу ратушу. Даже если построить такую же, это будет уже не то. А жаль.
– Жаль, – кивнул он, а затем опять разулыбался. – Да ну ее в болото! Честно говоря, меня порой от «Зеленых рукавов» тошнит.
Он толкнул меня локтем в бок.
– Не грустите, вам это не идет. Знаете что? Сходите-ка лучше вечером в цирк. Там сегодня бенефис для граждан страны, то бишь бесплатно. Мы с моей Лизой внучку туда поведем. Так-то цена на билеты кусается, они ж у Харконена продаются, а тут вход свободный. Ну, так как?
Вообще-то я обещал Ариэль, что приду в цирк при первой же возможности… или как-то так. С другой стороны, я в цирке никогда не был и не был уверен, что мне там будет интересно, судя по тому, что я знал об этом искусстве. С третьей стороны, черт побери, а почему бы и нет?
– Схожу, пожалуй, – кивнул я. – А пока пойду-ка я домой.
– Точно пойдете? – зачем-то уточнил он.
– Клянусь святым Патриком, – улыбнулся я. – Ну, бывайте, дружище.
– И это… заходите в гости, – ответил он. – Можно запросто домой, я живу на Хилл-стрит, это рядом с Гробом. Дом пятьдесят шесть, вход со стороны моря. Если заблудитесь, Барта О’Хиггинса там каждая собака знает.
– Непременно зайду, – пообещал я. – Рад был познакомиться, Барт.
– Я тоже, док.
Я уточнил у афиши время начала представления – девятнадцать часов. Сейчас на снесенной ратуше куранты вполне могли бы отбить шестнадцать, так что у меня оставалось еще два часа времени, с учетом того, что я решил прийти заранее. Я вернулся назад по Тринити-лейн, аккурат к заветному переулку с совершенно неуместным здесь секс-шопом. Подумал и зашел в любимое кафе Ариэль. Мой организм жаждал крепкого кофе, поскольку выпитое с Бартом давало о себе знать. А мне вовсе не хотелось появляться в цирке «под мухой». Я подумал, что пьяный карлик – это то еще зрелище. И цирка не надо…
Я взял большую чашку эспрессо и присел за добротный деревянный столик, который в прошлой жизни вполне мог служить мне табуретом. К моему удивлению, свободных мест в кафе почти не было, поскольку, как я понял из разговоров посетителей, только что закончилась смена в «Гробу». Похоже, по-другому кохэгеновское заведение в городе никто не называл. Спешить мне было некуда: я неторопливо прихлебывал горячий кофе, курил и наблюдал за окружающими.
Высоких людей среди них не было вовсе, все примерно моего роста. Только некоторые имели другие признаки карликовости – искаженные пропорции головы и тела, например. Большинство, насколько я мог судить, были сложены вполне пропорционально. Возможно, мое восприятие тоже изменилось с уменьшением роста, но я не видел в них ничего гротескного и отвратительного. Люди как люди, такие же, как везде, только меньше раза в полтора-два, вот и все.
Вообще говоря, расположение духа сейчас у меня было самое благостное. Я чувствовал странное умиротворение. Казалось бы, моя жизнь вдребезги разбилась о рифы мира, и уцелевшие обломки теперь дрейфуют без руля и без ветрил в непонятном пока направлении. Но при этом путешествие – пока, по крайней мере, – получается на удивление приятным. Было ли это затишьем перед бурей, я не могу сказать даже сейчас. А тогда я тем более об этом не думал.
Тем временем к моему столику прибилась некая особа. Обратил я на нее внимание только тогда, когда она, деликатно прокашлявшись, уточнила у меня, можно ли присесть за мой столик.
– Если вас не смущает, что я курю, садитесь, – благодушно согласился я.
Вероятно, ее это не смущало, равно как и размеры столика, который для нее был, пожалуй, маловат. Она была на голову выше всех в кафе, вероятно, пять с лишком футов. Худая, даже, можно сказать, тощая женщина лет тридцати или чуть больше того, с волосами цвета половой мастики, бледно-голубыми глазами и тонкими губами. Не сказать, что красивая, но ее можно было смело назвать привлекательной. В ней, несмотря на бледность, чувствовалась южная кровь, что-то восточносредиземноморское. Но говорила она с тем же, только более сильным, акцентом, что и Мэри-Сьюзен.
– А вы ко мне утром заходили, – заявила она, приступая к своей сытной трапезе из двух сосисок, яичницы и порции картошки-фри. – Меня зовут Барбара, я тоже квартируюсь у Мэри-Сью.
