– Поставь палец в верхнюю клетку первого ряда.
– Есть.
– Передвинь его на две клетки вниз.
– Готово.
– Видишь маленький рычажок рядом с клеткой?
– Да.
– Переключи его вниз.
– В клетке появился маленький X?
– Ага.
– Теперь тяни большую красную ручку влево.
Уинстон услышал громкий лязг, означавший, что Марвин отдал свой голос.
– Вот и все. Ты проголосовал.
– Слушай, а это просто. Надо мне чаще голосовать. Когда ты в следующий раз баллотируешься?
– Надеюсь, никогда.
– Уинстон… – Голос Марвина вернулся к изначальному шепоту. – Как насчет той двадцатки?
– Завтра отдам. Зайди ко мне на хату.
– Обещаешь?
– Да, ниггер.
– Только не будь, как остальные политики – не делай обещаний, которые не сможешь сдержать.
Уинстон не опасался нарушить свои политические обещания. Он решил, что о победе не может быть и речи.
Борзый принялся рассматривать остальные пункты бюллетеня. Прочел фамилии кандидатов в судьи и выбрал те, что походили на еврейские. Остальные рычажки он доверил Джорди. На местных выборах с неприлично низкой явкой решения касательно различных городских постов, законопроектов и референдумов, принятые младенцем, могли иметь далеко идущие последствия. Все равно Уинстон разбирался в этом не лучше Джорди. Когда он вышел из кабинки, Иоланда смотрела на него с такой гордостью, что он на секунду поверил, что может выиграть.
Надо же. А ведь если я выиграю, то и знать не буду, куда являться на работу…
23. Был отец
Супруги Фошей сидели в заднем ряду небольшого арт-хаусного кинотеатра, потягивали травяной чай и смотрели фильм Одзу. Фильм назывался «Был отец». Ранняя работа режиссера отличалась почти полным отсутствием диалогов, еще чуть-чуть – и картину можно было бы счесть немой. Если спросить Иоланду, то медленно развертывающееся повествование со статичными кадрами могло вообще сойти за фотографию.
– Уинстон, фильм ужасен. С тех пор как школьник утонул в озере, вообще ничего не происходит, да и там показали только перевернувшуюся лодку в воде глубиной с полметра.
– Происходит много чего, нужно только увидеть.
– Что? Что старик становится старше? Что его сын говорит еще меньше, чем в детстве? Длинные планы каменных статуй? Если ничего не происходит, нечего и пропускать.
На них шикнул какой-то смелый кинолюбитель. Уинстон проигнорировал замечание и принялся объяснять Иоланде подтекст картины:
– Ты же у нас вроде психолог. Разве ты не видишь, что отец проходит через тяжелый период? У ниггера кризис. Он одинок. Жена умерла черт знает когда. Погиб его ученик, он считает себя виноватым, и теперь он боится воспитывать собственного сына. Сын чувствует себя брошенным, но все равно до опупения любит папашу. Когда смотришь эту хрень, важно не то, что происходит, а то, чего не происходит.
На экране отец и сын ловили рыбу в быстром потоке, синхронно двигая удочками, как пара автомобильных дворников. Не поворачиваясь к мальчику, отец произнес:
– Я отправляю тебя учиться в школу.
Мальчик застыл, а его отец, как ни в чем не бывало, продолжил закидывать удочку.
– Это до хрена глубоко, – громко заявил Борзый.
Зрители разразились шквалом «шшш!» и «тихо!». Но Уинстона так просто не зашикаешь: людское недовольство его лишь поощряло.
– Чего вы ноете? Все равно никто из вас по-японски ни хера не понимает! – ответил он и продолжил с тем же пылом изображать самозваного бенси:
– Если так подумать, Ланда, мне всего-то нужно тебя убить, и это кино будет про нашу с Джорди жизнь. Отец и сын против всего мира.
Иоланда игриво шлепнула его по челюсти. Несколько посетителей вскочили с мест, чтобы пожаловаться администратору кинотеатра.
Уинстон проверил пейджер. Никаких сообщений от Фарика. Он представил себе, как ребята катаются на краденом «додже», думая, что вертолеты, докладывающие о дорожной обстановке, – на самом деле полицейские силы, передающие их местоположение наземным экипажам. Они много раз обсуждали на крыльце варианты ухода от погони: подъехать близко к аэропорту, где воздушное пространство закрыто для вертолетов. Если рядом нет аэропорта, нужно ехать к ближайшему кампусу, бросить машину и смешаться с толпой – с двухсотметровой высоты их не отличат от других студентов.
Внимание Уинстона вернулось к экрану. Отец лежал на смертном одре, а сын, совсем уже взрослый, пытался сдержать слезы по человеку, которого он никогда на самом деле не знал. Когда отец тихо скончался, сын вышел из комнаты и разрыдался.
У Уинстона самого в глазах стояли слезы. В этот момент Иоланда шепнула ему на ухо:
– С Плюхом и ребятами все нормально?
Он пожал плечами.
– Ты что, плачешь?
– Не-а.
Сын с невестой ехал на поезде к новой жизни. Сын предложил жене пригласить ее отца и брата жить с ними. Женщина закрыла лицо и расплакалась от такой доброты. Иоланда с отвращением покачала головой.
– Лабуда какая-то. Японцы небось плачут на каждом шагу. В гетто они бы не выжили. Обрыдались бы все.
– Мисс Номура живет в нашем квартале – и ничего.
– Слушай, когда начнется следующий фильм, давай пересядем ближе к экрану?
– Нельзя. Я должен сидеть за своим креслом.
– В смысле – своим креслом?
– Покажу через секунду.
Когда в зале медленно зажегся свет, Уинстон щелкнул пальцем по маленькой серебристой табличке, прикрученной к спинке кресла перед ним. Иоланда провела пальцем по металлу и вздохнула:
– Обалдеть!
На пластинке было аккуратно выгравировано:
«УИНСТОН ФОШЕЙ – МЕЦЕНАТ КИНОТЕАТРА КЛАССИЧЕСКИХ ФИЛЬМОВ».
– Так вот куда ушли деньги мисс Номуры? Сколько ты за это отдал?
– Две тысячи долларов.
– Уинстон, сколько у тебя осталось денег?
– Около полутора тысяч.
– А остальное?
– Не знаю – пиво, плата за твое обучение. И еще я дал Спенсеру пять кусков.
Иоланда вскочила на ноги.
– За что?
– Он будет писать для меня сценарий.
В зал вернулись разгневанные зрители, которые привели с собой администратора и показали ему на Уинстона и Иоланду. Ланда в ярости села на место, готовая выместить злость на работнике кинотеатра.
– Вот они. Эти двое.
Администратор уселся на свободное кресло рядом с нарушителями спокойствия.
