Погребальные гимны и элегии рэперов, экспертов городской эсхатологии, пряли плотную ткань стиха из нитей отчаяния и осторожного оптимизма, разматывавшихся с ткацких станков их умов и сердец. Спенсеру удавалось распознать лишь гортанную перекличку из «ок», «да, да, йоу», «ага» и тому подобного. Даже Уинстон, лучше него разбиравшийся в лексике гетто, понимал не более двух третей этой пулеметной поэзии.
От группы отделился молодой парень в кепке, как у чаплинского «малыша», и джинсовом томсоейровском комбинезоне на голое тело. Он пошел, раскачиваясь, в сторону Уинстона, размахивая бутылкой в бумажном мешке вместо метронома, декламируя свою песнь, словно пьяный нубийский скальд:
Йоу, я зовусь Голяк
Без пяти минут мертвяк
Позже или раньше
Потому не терплю фальши.
Я Голяк, у меня все не так,
Торчит зад
Свободе рад
Напердывает облаков град.
Член болтается
Яйца качаются
Все это в мази
Бабы в экстазе
Вот сидит Борзый
Он полон угрозы.
Он видит насквозь
С ним шутки брось.
Черное лицо
Оно как шлем
Что там за ним,
Видно не всем.
Когда Голяк сбросил свою последнюю «поэтическую бомбу», сессия завершилась, рэперская политика выжженной земли временно лишила листвы терновый куст, бывший некогда двором комплекса «Вагнер», и сделала ночь хрупкой, как рисовая бумага.
Переводя дыхание, парни столпились вокруг Уинстона, чтобы перекинуться словечком.
– Из-за этих плакатов все думают, что ты стал рэпером.
– Знаю.
– Когда выборы?
– В следующий вторник. Проголосуете за меня?
Худой парнишка с кривым зубом помахал рукой перед своим лицом.
– Погляди на меня. Я родом из трущоб. Для меня это голосование ничего не изменит.
Борзый угрожающе поднял руку, словно собирался заехать пессимисту.
– Забыл, с кем разговариваешь? Я, по-твоему, с луны свалился? Или у тебя в свидетельстве о рождении написано «Родился в трущобах»? Эти жалкие оправдания оставь для кого-нибудь, кто тебя не знает.
Парень потупился и снова поднял на Уинстона покрасневшие глаза.
– Я не настаиваю, чтобы вы свой голос выкинули именно за меня, мне-то пох, но голосовать надо, за кого-нибудь.
– Ой, послушайте его! – выкрикнул кто-то из толпы. – Ты слишком много времени провел с Плюхом и его пятипроцентным дерьмом, потому что сам себе противоречишь.
Голяк задумчиво смотрел на Уинстона, потирая подбородок.
– Не, правда, я бы проголосовал, но это верный повод попасть в систему. Дать этим тварям еще один способ меня заграбастать. Понимаешь?
– Да ладно, самое страшное, что тебе грозит, – вызовут в суд присяжным.
– Тебя вызывали?
– В прошлом ноябре. Платили двадцать пять баксов в день или что-то вроде.
– Дело федеральное?
– Щаз. Какой-то хрен судился с электрокомпанией.
– Вот я и говорю, – продолжил Голяк, решивший, что неудачный опыт Уинстона оправдывает его апатию. – Потому я и не зарегистрировался. Что, если меня втянут в долгую тряхомундию и придется полгода куковать в мотеле с тараканами? У меня нет времени на город, тем более за двадцать пять долларов в день. Я столько из мамашиного кошелька могу вытянуть.
– И вытягиваешь, – прокомментировало дитя трущоб.
– Точняк. А куда деваться? – хохотнул Голяк.
– Да все проще. Если не хочешь, всегда можешь себя забраковать.
– Это как?
– Ну, вот эти придурки пытались привлечь меня к мутоте про то, что «электрическая компания взорвала мой дом». Меня не интересовали разборки между Джоном Белым Чуваком и «Корпорацией Тодасе». Мне пох, пусть хоть удавят друг друга. У нас был перерыв на обед, обратно я вернулся с пирожком с бобами и свежим номером «Последнего зова». Там был заголовок охрененными такими буквами: ПРОПОВЕДНИК ПРИВОДИТ НАУЧНЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА: БЕЛЫЕ – СЛУГИ ДЬЯВОЛА. После этого меня бы не выбрали ни под каким соусом. Но потом задумался: сколько бывал в суде, ни разу не видел ниггера вроде меня в загончике для присяжных.
Голяк аж запрыгал от открывшихся перспектив, словно он выиграл местную лотерею.
– В точку, а! Если б я был присяжным, я бы такой: «Отпускайте наших! Видеозапись, шмидеозапись! ДНК, НБА! Ниггер не виноват!»
Спенсер расстегнул рюкзак. Рэперы насторожились, будто стадо оленей, почуявшее охотника. Увидев в его руке лишь ручку и блокнот, они испытали явственное облегчение. На мгновение Спенсеру показалось, что в руках косозубого парня сверкнул пистолет. Но через секунду в его руках ничего не было, и Спенсер не мог понять, куда тот спрятал оружие.
– Чей это ниггер, чувак?
Бумага и ручка только усилили дискомфорт от присутствия незнакомца, и рэперы отпрянули. Спенсер ждал, что Уинстон его представит, чтобы снять напряжение. Какое дружеское выражение он использует? Старший брат? Ребе Спенс? Он еврей, но он в порядке?
Уинстон выхватил блокнот из руки Спенсера.
– Ты охуел?
– Просто хотел набросать кое-какие заметки для второй части. Не хочу ничего забыть.
Уинстон швырнул блокнот обратно в рюкзак и сказал:
– Старший брат, младший брат – все кончено. Ребе, тебе на выход. Это не зоопарк.
– Кто этот ниггер, Борз?
– Никто. Придурок, который пишет про меня статьи для газеты. Вроде «Короля джунглей». Но все, сафари закончилось.
Спенсер хотел сказать что-то в свою защиту, но понял, что никакие слова тут не помогут. Он покрылся гусиной кожей и словно уменьшился по сравнению с Уинстоном. Растворяясь в собственной лжи, его тело пузырилось и частица за частицей воспаряли к ночному небу, как шипучая таблетка. Он повернулся, чтобы уйти, прежде чем исчезнет полностью.
– Увидимся завтра днем, после дебатов, ладно? В половине третьего?
Уинстон «одолжил» у Голяка бумажный пакет, хорошенько глотнул из бутылки, обнял друга за плечо и вместе с остальными пошел по извилистой тропинке в глубь жилого комплекса. На этот уровень ада Спенсеру не было входа, и он отправился обратно к машине, чувствуя обиду за то, что его не представили, и вину за то, что вынул блокнот. Он знал, что ему не видать подобного уровня близости к Уинстону, и внезапно понял, почему: он больше боялся Уинстона, чем за Уинстона. Боялся его репутации. Боялся его дремлющего пока интеллекта. Боялся осуждения – и осуждения честного.
Когда он дошел до границы «Вагнера», дорогу ему преградил паренек, который принес Уинстону пиво и пирожное.
– Эй, йоу, – сказал чертенок, стоя на пути. – Тут чувак говорит, что ты дал ему летающую тарелочку.
