В прошлом году они ездили в Ванкувер, потому что министр иностранных дел Японии назвал канадцев «младшими американцами». В этот раз министр юстиции возложил вину за рост преступности на желание японской молодежи подражать американской культуре, особенно преступным и разрушительным привычкам черных и латиноамериканцев – эти особенности были характерны для всех представителей небелых рас, за исключением японцев. Через три месяца в попытке задобрить беспокойное население гетто Сумо Кёкай отправило Оякату и его борцов в Восточный Гарлем.
Странная японо-американская женщина протянула руку к толпе, и под вежливые аплодисменты на ноги поднялся большой негр. Это был тот же мрачный юноша, которого Кимбоси видел на плакате, когда ехал на автобусе из отеля, – он принял его за легенду дельта-блюза Роберта Джонсона. Парень стоял в толпе, на плечах у него сидел ребенок, на плечах у ребенка – игрушечный тигр. Все вместе они походили на тотемный столб.
– Что сказала эта японка? – спросил Кимбоси у переводчика.
Тот с поклоном ответил:
– Она представила молодого человека как Уинстона Фошей, политика, который участвует в выборах. Зрителям раздали подписные листы. Еще пятьдесят подписей – и он станет зарегистрированным кандидатом.
Кимбоси с отвращением покачал головой. Переводчик, верно, ошибся. Этот мальчик – политик? Никогда. Любому дураку очевидно нахальство, таящееся под маской безразличия, характерной для воина. У этого Уинстона Фошей в жизни не было и мысли о гражданском долге. С его телом и лицом лягушки-вола он был рожден, чтобы стать борцом сумо или блюзменом.
– Она что-то сказала про председателя Мао?
Переводчик ответил коротким «да», не придумав, как перевести «Председатель Мао живее всех живых» на японский.
Один из сумотори, йокодзуна по имени Таканохана, проводил на ринге ритуал дохё-ири. Он поднимался из приседа, хлопал руками; потом, заведя руку под колено, поднимал массивную ногу выше головы. Его стопа с силой врезалась в глиняное покрытие ринга. Вместо того чтобы ответить на демонстрацию йокодзуной невероятного чувства равновесия традиционным возгласом «Йосё!», толпа нестройно вопила «Кла-асс!». Лицо Оякаты Кимбоси побагровело под жгучим нью-йоркским солнцем.
– Мисс Номура, а зачем они так задирают руку в сторону?
– Чтобы показать, что безоружны.
– Честный бой – мне это нравится.
Древний спорт сразу пришелся Уинстону по душе. Никогда прежде он не находился среди такого количества мужчин своих габаритов. Причем в мире сумо он даже не сошел бы за тяжеловеса, поскольку большинство рикиси весили больше него на двадцать-сорок килограммов.
– Поглядите на тех двух ублюдков, они просто огромные!
– Это Акебоно и Мусасимару, – сказала Инес о двух самых крупных рикиси, каждый ростом около двух метров и весом за два центнера.
– Они черные? – спросил Уинстон, введенный в заблуждение смуглой кожей и волнистыми волосами, собранными в промасленные узлы на макушке.
– Нет, кажется, они оба с Гавайев.
– Я всегда считал гавайцев вроде черных. Большие носы, травяные юбки и вообще. Прямо как африканцы, только более расслабленные.
К выходу на ринг готовились два рикиси более низкого ранга. Оба стоически метнули на дохё по очистительной пригоршне соли, потом целеустремленно вступили в круг, очерченный соломой, и заняли исходные позиции. Присевшие полуголые титаны без какого-либо видимого сигнала от церемониально одетого судьи ринулись друг на друга. По парку разнесся звук как от куска мяса, шлепнувшегося на колоду мясника. Толпа зрителей застыла, на секунду оглушенная яростью столкновения, и вдруг взорвалась возгласами и аплодисментами: один из борцов мастерской подсечкой бесцеремонно выбросил соперника из ринга.
– Таканисики, сотогаке но качи! – объявил ведущий.
Борзый уселся обратно на сиденье, неимоверно впечатленный увиденным.
– Блин, мне это нравится! Пускай победит самый лучший и здоровенный ублюдок. И они не просто толстые. Гляди, какие мускулы на ногах. А грудь? Они накачанные. Там жира намного меньше, чем мне казалось. Мисс Номура, почему ты мне не говорила, что любишь такие вещи?
– Мне стыдно. Оно такое старомодное, такое феодальное. Сам знаешь, как тебя злят разговоры о рабстве: «Зачем это вспоминать? Все в прошлом». Вот у меня так с сумо. У меня от него в животе зудит. Но иногда, когда никто не смотрит, я расчесываю свой зуд и смотрю турниры по NHK.
Обычно Уинстон был далек от спорта или стадной психологии болельщика. Сам спорт он считал нудным, бессмысленным, а диванный анализ соревнований – и того глупее. Его соседи по кварталу быстро поняли, что не стоит лезть к нему после драки, коих было немало, со словами: «Борзый, вот ты надрал этому ослу зад, но когда ты взял его голову в захват, тебе нужно было…» – потому что советчик быстро оказывался на земле, удерживая выбитую челюсть, не в силах просить пощады от боли. Уинстон триумфально подходил к жертве, подтрунивая над ней, как Диомед, только без копья и кирасы.
– А тебе нужно было держать язык за зубами.
Но борьба сумо затронула в нем важную струну. Уинстон вдруг поймал себя на том, что начал выбирать борца из пары – причем причины могли быть разные: необычные бакенбарды, гангстерская улыбочка, особенно спокойное выражение лица, – а потом азартно болеть за него до скорой развязки. Иногда предпочтения сменялись посреди поединка, когда боец размером поменьше за счет хитрости и быстроты умудрялся одолеть более крупного, но медленного соперника. Разобраться в правилах ему было нетрудно, учитывая собственный опыт уличного бойца. Первый, кто выйдет за пределы ринга или коснется земли любой частью тела, кроме стоп, проиграл. Если Уинстон видел брешь в обороне борца, которую не атаковали, как он бы поступил в подобных обстоятельствах, он понимал, что это запрещено правилами.
– Да что такое – все, что я бы сделал, не годится. Потому что, если бы ублюдок схватил меня вот так, я влепил бы ему по яйцам, врезал по роже, схватил бы за волосы, сжал бы горло одной рукой и выдавил глаза другой.
Когда йобидаси называл перед матчем имена борцов, среди потока японских слов Уинстон с трудом вычленял имена.
– Таканохана? Как зовут этого ниггера, мисс Номура?
– Его имя означает «Благородный цветок».
– Ваканохана?
– «Цветок юности».
– Мусояма?
– «Сталкивающиеся горы».
– Акебоно?
– «Расцветающая заря».
– Такаторики?
– «Благородный боевой меч».
– Маиноуми?
– «Танцующее море».
– Китакатидоки?
– «Боевой клич победы Севера».
Едва Инес успела перевести имя Китакатидоки, как малыш Маиноуми поднял того в воздух и швырнул оземь. Китакатидоки ушел с ринга, сильно прихрамывая – при падении он повредил колено. Указывая на ковыляющего атлета, Фарик предложил:
