Через два часа Уинстон отыскал Иоланду – в зале игровых автоматов на углу. Спенсер уехал, а Борзый минут пять стоял, прислонившись к столбу, и следил за битвой жены с компьютерным злодеем. На ее невезучего противника обрушился ураган ударов и пинков, потом боец Иоланды схватил визави за нос и сорвал кожу с его тела с легкостью фокусника, сдергивающего шелковое покрывало с загадочного сундука. Горгулья рухнула на землю грудой мышц и костей.
Наблюдая исподтишка, он ощутил слегка извращенное удовлетворение, примерно как заводчик, призовая кобыла которого несется по дорожке ипподрома. Когда Иоланда только переселилась в его квартиру, Уинстон ревновал ее ко всему, что движется, ходил по пятам, следил из-за припаркованных вторым рядом машин, подслушивал ее разговоры, насколько хватало его способностей читать по губам.
Однажды Кобель Хэм, местный дамский угодник, выскочил из парикмахерской Дэнни, даже не успев снять с шеи полотенце, источая запахи кокосового масла и бриолина.
– Блин, ну ты и красавица!
Уинстон, сжав до хруста кулаки, скрылся за микроавтобусом, готовый выскочить при первом же поцелуе в шею или благосклонном рукопожатии.
– Спасибо, – ответила Иоланда, продолжая идти по своим делам.
– Я просто обязан был тебе сказать, такое ты чудо, – заливался Кобель (пробормотав себе под нос: «Бля, я бы тут попасся»).
Уинстон вышел из-за машины, испепеляя Хэма взглядом. Подождав пару секунд, чтобы Иоланда ушла подальше, он прошептал:
– Ниггер, если еще раз…
Кобель Хэм запустил трясущиеся руки в карманы:
– Полно тебе, Уинстон, я ж не знал… – Он вытащил сорок долларов и сунул их Уинстону в руку, вернув несуществующий долг. – Не злись, хорошо?
Уинстон рванул за Иоландой, впервые задумавшись, какой одинокой она была в этом районе без него. Семья и друзья из Квинса списали ее со счетов из-за того, что она сошлась с толстым безработным лодырем с преступными наклонностями, а местные женщины ее возраста ее считали чужой. На деньги Кобеля Хэма он купил ей букет стрелиций и накормил ужином – бакальяу с белым рисом.
Пристегнутый к коляске Джорди пытался сообщить матери о приходе отца, но та была слишком поглощена игрой, чтобы обратить на него внимание. Борзый отодвинул Иоланду в сторону и опустил в монетоприемник пятьдесят центов, прервав тем самым ее дуэль с карикатурным сикхом в тюрбане. В окошко для сдачи посыпалась мелочь, а на экране автомата крупными красными буквами загорелось «Брошен вызов». Каждый игрок мог выбрать себе любого из нескольких бойцов. Иоланда оставила себе верную Кашмиру, убийцу-ниндзя. Уинстон остановился на зеленом чешуйчатом бегемоте. Он нажал кнопку подтверждения, и игра электронным басом проревела: «Ротундо!»
– Вот именно. С Ротундо шутки плохи. Сейчас он наведет порядок.
Иоланда промолчала, мысленно репетируя сложные комбинации кнопок и движений джойстика, которые обрушат на бойца противника поток секретных ударов. Она взялась за джойстик левой рукой, пальцы правой летали над красными, белыми и синими кнопками. Катана Кашмиры оттяпала у Ротундо передние лапы-руки, свалившиеся на землю, как отпиленные ветки. В ответ Ротундо поднял обрубки и залил лицо Кашмиры синей кислотной кровью. В прыжке он нанес временно ослепленной Кашмире несколько ударов, обвалив ей шкалу здоровья из зеленой в желтую зону.
– Кажется, сейчас кого-то отымеют…
Иоланда не паниковала. Зажав красную кнопку, она спокойно качнула рукоятку джойстика влево, вправо, вверх и дважды нажала белую кнопку. С грозным «кия!» Кашмира вытащила два меча и, разведя руки, принялась крутиться. Мечи, разрезавшие воздух, как лопасти вертолета, подняли ее в воздух и понесли к Ротундо. Уинстон дважды наклонил джойстик вправо, вынуждая Ротундо отступить, но, прежде чем его боец успел пригнуться, Кашмира обезглавила его, разрезав шаровидную голову пополам перед тем, как та коснулась земли.
– Победитель – Кашмира! – объявил автомат.
– Вот ни хуя себе…
Иоланда встала и вышла, толкая перед собой коляску с Джорди.
– Ты куда? Тут еще два раунда осталось. Иоланда, а ну быстро вернись и закончи игру!
Уинстон заставил Ротундо пару раз пнуть беззащитную Кашмиру, потом сдался и догнал Иоланду.
– Как у тебя язык поворачивается сказать: «А ну быстро вернись»? Уинстон, бросишь меня вот так еще раз, и все кончено.
– Я знаю, зай. Извини. Меня занесло. Больше это не повторится, обещаю.
– Ты же знаешь, каково Джорди, когда одного из нас нет рядом. Ты знаешь, что у него был приступ?
– Приступ? Когда?
– Вчера ночью. Напала астма, и он перестал дышать. Если бы я не делала домашнее задание, даже не заметила бы. Он весь посинел. Я, как дура, трижды тебя позвала, прежде чем вспомнила, что ты в тюрьме. Пришлось идти пешком в «Метрополитен». И там ждать три часа, прежде чем у врачей дошли руки.
– Они надели на него кислородную маску?
– Я серьезно: больше никогда чтобы такого не было. В следующий раз запертая дверь станет для тебя не единственным сюрпризом.
Уинстон робко перехватил у Иоланды коляску. Таким образом он вернул себе сына и статус главы семейства. Иоланда уцепилась пальцем за петлю на его поясе, и троица медленно пошла к дому. Уинстон изображал отца у руля, скрашивая дорогу милой болтовней:
– Ты, зай, главное, не запирай свою киску, а дальше можешь закрывать, что твоей душе угодно. Ты ведь знаешь, рано или поздно я облажаюсь, такой уж я человек. Я только прошу у вас у обоих прощения. Не говорю «прости и забудь», просто имейте в виду, что я просто молодой ниггер, который старается разорвать порочный круг.
– Уинстон, если не начнешь себя нормально вести, я сама тебе круг переломаю.
15. Йорикири
Под маской непроницаемости на лице Оякаты Хитоми Кимбоси скрывалась ярость. Борьба сумо, дело всей его жизни, умирало позорной смертью в Испанском Гарлеме посреди Уайт-Парка. Здесь, на небольшой игровой площадке пятнадцативековая традиция его спорта теряла честь быстрее, чем четырнадцатилетние подростки в летнем лагере. Вместо йобидаси, сидящего, скрестив ноги, на высоком помосте и извещающего о начале турнира традиционной игрой на барабанах, какой-то развинченный глашатай взгромоздился на баскетбольный щит и лупил по пластиковому хозяйственному ведру. За полторы тысячи лет женщина ни разу не осмеливалась ступить на дохё, но сейчас эта японо-американка стояла в центре наскоро сооруженного ринга, выкрикивая в микрофон всякие глупости, как коммунистическая ушастая сова. Английским Ояката владел не очень хорошо, но он уловил общий смысл, что-то вроде «Нет справедливости – нет и мира». Борьба сумо, когда-то спорт богов, превратилась в японский ярмарочный балаган, борцы из воинов стали фиглярами. Они были послами доброй воли Японии, правительство посылало их в качестве извинений за неизбежные нарушения этнического этикета, случавшиеся при любой администрации.
