Уинстон поцеловал Джорди, развернулся на сто восемьдесят градусов и потопал в гору к 102-й стрит. В кильватере брели растерянные Иоланда и Инес. На середине квартала Уинстон заметил подававшую задом на парковку полицейскую машину, из динамиков которой гремел хип-хоп. Он влез на заднее сиденье и захлопнул за собой дверь. Оба офицера прекратили кивать в такт музыке и развернулись, вытащив оружие.
– Руки, ублюдок! – орали они, пытаясь перекричать музыку.
Уинстон медленно поднял глаза от направленных ему в лицо стволов.
– Бендито, это ты? – спросил он водителя.
– Борзый? Puñeta
[31], я тебя чуть не пришил.
– Бендито! – Борзый опустил руки. – Ты теперь настоящий коп? Со стволом, значком и всем, что полагается? Чувак, поздравляю.
Партнер Бендито взбеленился. Он перегнулся через кресло и упер ствол пистолета Уинстону в щеку.
– Я сказал – руки поднял, сукин сын!
Уинстон посмотрел ему в глаза и положил руки на колени.
– Ты убрал бы пушку от моего лица, прежде чем я заберу ее у тебя и урою тебя ее же рукояткой. Бендито, скажи что-нибудь своему дружку.
Бендито уменьшил звук музыки и опустил руку партнера.
– Все в порядке, я его знаю.
Офицер убрал оружие в кобуру.
– Ты не знаешь, как близок был к тому, чтобы получить пулю.
– Это ты не знаешь, как был близок к похоронам с волынкой и табличке на стене «Памяти офицера…» – Уинстон поправил бляху с именем полицейского, – офицера Ссученного.
Оскорбленный коп занес кулак, но Уинстон влепил ему пощечину, прежде чем соперник успел ударить. Так они и махались, словно дети за объедки со стола, пока Бендито их не разнял.
– Борзый, вон из машины, сейчас же!
– Не, Бендито, ты должен меня арестовать.
– Сегодня у нас первый день, я не могу тебя арестовать. Я больше не Бендито, я Бен.
– Мне нужно в тюрьму, и мне неохота ждать автобуса, Бен.
Бендито вырубил музыку.
– Слушай, если я тебя арестую в первое же дежурство, через пятнадцать минут после начала смены, все решат, что мы выскочки, изображающие суперкопов, чтобы понравиться начальству. Нам перестанут доверять.
– А офицер Негр тоже новичок?
– Кто, Дейв? Он уже год на службе. В любом случае – зачем тебе арест? Начал читать рэп, и теперь нужна дурная репутация, чтобы альбом лучше продавался?
– Я не рэпер, – запротестовал Уинстон.
– Да ладно, я завтракал у Делии, видел твой плакат.
– Я баллотируюсь в Городской совет.
– Ты… чего?
– Не, не всерьез баллотируюсь, я…
Уинстон беспомощно выглянул в окно. К машине, тяжело дыша, приближались Инес с Иоландой, которая тащила Джорди как пакет с покупками.
– Слушай, сделай одолжение, замети меня.
– На каком основании?
Уинстон легонько шлепнул Дейва ладонью по голове, достаточно, чтобы сбить фуражку набок.
– За то, что стукнул офицера Негра по макушке.
– Первый арест – за нападение на офицера? Ой, не думаю. Надо мной весь участок ржать будет.
– Бендито, ну почему ты ведешь себя так, словно я пристрелил твою собаку? Не надо так.
Вспомнив любимого Дер Комиссара, мертвого, в канаве, Бендито врубил задний ход. Как раз в этот момент подбежали Инес, Иоланда и Джорди.
– Уинстон, куда ты собрался? – спросила Иоланда. Она схватилась за дверную ручку и бежала рядом с машиной.
– В тюрьму.
– Недоносок, если бросишь меня ради тюрьмы, можешь не возвращаться. Понял?
– Да успокойся ты. Это не всерьез. Выйду завтра, максимум в среду.
Уинстон знал, что, если на него найдутся действующие ордеры на арест, среда может легко затянуться до февраля. На всякий случай он вытащил из рулона с деньгами две стодолларовые бумажки и, зная, что Бендито ничего не скажет, беззастенчиво потянулся к носку за пистолетом.
– Это пускай будет у тебя, – сказал он, выбрасывая из окна оставшиеся деньги и оружие.
Машина продолжила катиться назад, а Инес с Иоландой остановились, уставившись на доллары и автоматический пистолет. Потом Иоланда подняла оружие.
– Кто-нибудь, подберите мои деньги с улицы, черт бы ее побрал! – приказал Уинстон, высунув голову из машины.
Обе женщины рванулись вперед. Инес отступила, и Иоланда сунула наличные себе в сумку.
Пока Бендито парковал машину, Уинстон для ускорения процедуры снял ремень и шнурки с обуви. Со скованными за спиной руками, с трудом поддерживая мешковатые штаны, он вошел в полицейский участок, словно нелепый цирковой клоун. Ботинки сорок седьмого размера шлепали по линолеуму, как пляжные тапочки. Бендито запихнул его в пустой обезьянник. Теперь оставалось только ждать. Предполагая худшее, Уинстон мысленно уже плыл в Райкерс. Три безрадостных месяца в стеклопластиковом шатре размером с ангар, изо всех сил стараясь ни во что не влипнуть. Иоланда права, мне нужно перестать быть таким «импульсивным». Что я творю? В тюрьме легче получить срок, чем снаружи. Я застряну в Райкерс навсегда. Придется драться с тамошними чуваками и получать новые приговоры только за то, что защищал себя. Прижавшись лбом к решеткам, в спертой сырой полутьме обезьянника Уинстон услышал свое имя. Кто-то сообщил офицеру, оформлявшему арестованных, что Уинстон чист, никаких ордеров на него не выписано. Сержант за стойкой спросил Бендито про обвинения. Тот назвал жестокое обращение с животными и незаконное ношение огнестрельного оружия. Дальше сержант сам начал добавлять стандартные обвинения, которые он назвал «обязательными пунктами»: праздношатание, нарушение общественного порядка, преступная неосторожность, сопротивление аресту.
– Нет, сержант, аресту он как раз не сопротивлялся.
Центр временного содержания из-за вчерашней облавы лопался по швам, и Уинстона завели в складское помещение, приспособленное под общую камеру. Она была рассчитана на сорок человек, но там были пятьдесят арестантов, не считая семерых тюремщиков. Уинстон подошел прямо к пустой койке, потряс подушку, поднял поролоновый матрас, провел рукой под стальной рамой. Повернувшись к остальным обитателям временного блока содержания D-6, сказал:
– Любой мудила, который спрятал чего-нибудь внутри, рядом, вокруг, сверху или под моим местом, пускай лучше подойдет и заберет нычку. Я в этот заход не собираюсь ловить новые обвинения, но, если придется, разберусь с любым.
Уинстон немедленно узнал по меньшей мере две трети обитателей блока, и его предупреждение, вполне искреннее, многие приняли за шутку. Никто ничего не сказал, но, судя по ухмылкам на помятых лицах, большинство были рады его видеть.
