– Ты свободен, – сказала она.
Уинстон не чувствовал, что свободен, он чувствовал только облегчение. Как обычно, пообещал непременно исправиться, но не улыбнулся. Вернув костюм с галстуком члену «Нации Ислама», у которого Фарик одолжил одежду, Уинстон вскоре взялся за старое.
– Да, это я, – сказал он женщине.
– Я так и знала. – Она расслабилась, из голоса ушло напряжение, рука перестала крепко сжимать сумочку. – А почему ты такой злой на фото? Рэпер, наверное?
Уинстон нахмурился. Это заблуждение разделяло много людей. Недели не проходило, чтобы кто-то не принял его за Толстого Буги, Жирного Макса, Тоннажа или другого рэпера с лишним весом. Уинстона просили «задвинуть речитатив» или «круто рифмануть».
– Ну почему толстый ниггер обязательно должен быть каким-то педрильным рэпером?
– Извини, я решила, что все эти флайеры и плакаты связаны с продвижением твоего нового альбома. Обычно черные твоего возраста попадают на постеры, только когда рекламируют свои записи.
– Так и есть, но я избираюсь в Городской совет.
– Ой, блин, а я решила, что «Городской совет» – это название твоей группы. Ты серьезно?
– Так вышло.
Уинстон дал ей листовку и протянул планшет для подписи.
– Ты зарегистрирована? – спросил он.
Женщина покачала головой.
– Вот, заполни эту карту, поставь тут подпись и сможешь в сентябре за меня проголосовать.
Пока она вписывала нужную информацию, Уинстон смотрел по сторонам.
– Хорошо пахнешь. Какой у тебя парфюм?
– Можно вопрос? Как ты финансируешь свою кампанию?
Уинстон не сразу ответил. Он не собирался признавать, что сегодня утром Инес выдала ему пятнадцать тысяч долларов, две тысячи флайеров, один рекламный плакат и зажигательную речь. Сбиваясь с английского на японский, со слезами на глазах, она объяснила, как в четверть восьмого утра ворвалась в офис местного конгрессмена, бывшего социалиста, обернувшегося капиталистической пешкой, и накинулась на перепуганного помощника парламентария. Инес заявила, что знает, что чек просрочен, но, если Соединенные Штаты его немедленно не обналичат, она поднимет всех еще живых обитателей концлагерей, отвезет их на автобусах в Вашингтон, обмотает им запястья колючей проволокой и усадит на ступенях Капитолия, пока несчастные не истекут кровью, капля за каплей, или пока чек не будет обналичен. Потом вручила помощнику фото конгрессмена, тогда молодого радикала, где тот гордо демонстрировал подарки на день рождения: портрет Сталина в рамочке, пластиковую модель советского спутника, подписанный том «Капитала» Маркса и банку травки – конкретно сорта «Мауи Вауи». Один звонок в столицу – и через час Инес выложила на кофейный столик перед Уинстоном пятнадцать тысяч долларов.
Уинстон видал у наркоторговцев груды денег раз в десять больше этой, но знал, какое страдание олицетворяют эти деньги. Поэтому, как голливудская мегазвезда с миллионным состоянием, которая изображает изумление, найдя сто тысяч в бесхозной сумке, он выпучил глаза и раскрыл рот. Набив деньгами карманы, он почувствовал, что стал должником Инес.
– Мисс Номура, я помогу собрать девятьсот подписей, но больше ничего делать не стану, кроме сумо и дебатов. Никакого пожимания рук и целования младенцев.
– Я знаю, – ответила она и выдала дополнительные пятьсот долларов.
– Я немного поднакопил, – сообщил прохожей Уинстон. – Приходится экономить.
Женщина заправила за ухо выбившуюся прядь.
– Откуда я тебя знаю?
– Разве не ты ходил под Эриком и Танго на Маунт-Плезент?
– Точно. А ты откуда знаешь?
– Я сестра Изабель.
– Гонишь! Значит, ты была там, когда у Алекса и Кейсона случилась небольшая заварушка?
– Кто, думаешь, смывал кровь? Я знала, что тебя знаю. Теперь понятно, откуда ты взял деньги, – это место было золотой жилой. Ты единственный, кто оттуда что-то унес. Видимо, ушел раньше, чем завалили Лестера.
– Сразу после. Легавые накрыли точку, и я испарился.
– Знаешь, Ти-Джею впаяли тридцатник.
– Я слышал.
– Так, ладно, мне нужно на работу, – сказала она, возвращая Уинстону планшет. – Буду за тебя голосовать. Мне нравится человек, который поддерживает сообщество. Хорошо бы тебе не победить и не начать все портить.
– Разве тут еще можно что-то испортить?
После утреннего часа пик Фарик и Чарли сдались. Они отдали бумаги Инес, прекратили борьбу и отправились отсыпаться. Весь остаток дня Уинстон отражал набеги агрессивных теток, которые были рады видеть молодого чернокожего, который «делает что-то позитивное» и прислушивается к проблемам людей. На вопросы, что он собирается делать в случае победы, Уинстон пожимал плечами.
– Хотя бы честный, – замечали женщины, подписывая бумаги, и продолжали трещать про неумеху-мэра, бесполезный школьный совет и невоспитанных детей.
Перевалило за полдень. По улицам бродила старая гвардия, а вот их протеже, невоспитанного молодняка с диким взором, нигде не было видно. Когда Уинстон заметил их отсутствие, он обругал себя за невнимательность.
Уинстон сосчитал количество подписей. Восемьдесят шесть. Неплохо. Вместе с тем, что собрали остальные, уже почти половина.
До него донесся голос свыше:
– Я проголосую за тебя, толстый ублюдок! Все, что угодно, лишь бы убрать твою полоумную задницу с улицы, moreno.
Борзый задрал голову, даже не пытаясь заслонить глаза от солнца.
– Аманте, как дела, бро? Где сегодня вечеринка?
Эдгар Аманте, который часто устраивал и рекламировал местные сборища, торчал на крыше, подводя провода от маленького трансформатора к спутниковой тарелке размером с тазик. Это было его основное занятие.
– Qué te pasa, papi?
[30] Я как услышал, что ты избираешься в Городской совет, не поверил, пока сам не увидел плакат.
– Я тебя спросил, где сегодня народ? Хочу оторваться.
– Не будет вечеринки. Народ по камерам сидит.
– Чего?
– Того. Ты что, не слышал? Вчера район прочесали подчистую. Копы в штатском хватали ниггеров направо и налево. В новостях сказали, загребли сотен девять. Отсюда вопрос: ты-то сам что тут делаешь?
– Я вчера в Бруклине был.
– Повезло, чувак.
– Спасибо. Я пошел.
– Раскодировщик каналов, что я тебе поставил, пашет?
– Как зверь.
Уинстон перешел дорогу к Инес и Иоланде с Джорди.
– Дорогая, я иду в полицейский участок. Знаю, где можно собрать подписи.
