Несмотря на сопротивление наставлениям мисс Данливи, Уинстон вплотную подошел к рубежу в двести баллов – для правонарушителя вроде него эквивалент «Оксфордской мили» – и бросил школу. Когда мисс Данливи спросила о причинах, Уинстон ответил, что опасался, что может натворить, если завалит тест.
– Я знаю, что кого-то покалечу.
Еще он сказал, что боялся и успешной сдачи теста:
– Я знаю, что покалечу себя. Взорву свою жизнь.
Уинстон слышал приглушенные разговоры из комнаты для собраний.
– Мой отец уже здесь? – спросил он.
– Да. Ты останешься на его выступление?
– Да ну на хер – отцовские проблемы хуже, чем то, что вы нас заставляли читать. Только не говорите, что вы попались на эту шнягу про «Черные пантеры» с народом.
– Твой отец вдохновляет тысячи людей, вовлеченных в борьбу.
– Я знаю только, что от его чтения я буду бороться со сном. Первое, что папаша делает каждый раз – кладет перед собой часы, весь из себя серьезный. Словно то, что он будет говорить, очень важно. Типа «Революция может начаться в любой момент, нельзя терять ни минуты». А потом забывает про время и три часа читает херню. Белые могут вернуть обратно рабовладение, а этот ниггер все еще будет читать.
– Уинстон, тебе нужно вернуться в школу, это никогда не поздно.
– Но всегда слишком сложно.
Уинстон взял Джорди на руки, вошел в конференц-зал и притулился в углу. Никто не заметил его прихода, кроме Фарика, который безмолвно поприветствовал друга поднятием бровей и едва различимым кивком. Уинстоновский «народ» расселся вокруг дубового стола, словно группа бродвейских драматургов, обсуждающая последний акт его жизни. Инес оказалась у ближнего к нему конца. Справа от нее сели Иоланда, Фарик и Спенсер. Слева живой изгородью седеющих афропричесок выстроились отец Уинстона и его дружки из «Пантер»: Гасто, Давуд, Шугаршак и Дьюк. У каждого за ухом красовался стальной гребень для волос. На другом конце стола, перед пустым стулом, стоял телефон с громкой связью.
Спенсер гордился собой. На приготовления к собранию ушла целая неделя, но, собрав всех близких Уинстона, он совершил свою первую мицву и не собирался позволить грубой тактике Клиффорда Фошея испортить это чудо. Он был наслышан о репутации Клиффорда: даже среди «пантер» тот считался мастером запугивания, и кожаный пиджак с квадратными плечами и менонитская борода это только подчеркивали. Нетрудно было заметить, от кого Уинстон унаследовал свои быковатые манеры.
– Где этот чертов мальчишка? – спросил Клиффорд, не потрудившись даже посмотреть на дверь. Угрожающе скрипя кожаным рукавом, он схватил Спенсера за руку. – Который уже час?
Он задрал рукав Спенсера, не нашел часов и опустился обратно в свое кресло.
– Где твои часы, брат? Ты же помнишь, что сказал брат Малкольм: не доверяй человеку, который не носит часов.
Спенсер, не моргнув глазом, спросил в ответ:
– Где ваши часы, мистер Фошей?
– Ниггер, мои часы в портфеле, вместе с моими поэмами. Где им и место. И не гони волну, я знаю, кто ты такой. Ты тот хуев негр-раввин, которого белые вытаскивают на свет божий всякий раз, как им нужно мнение смирного черного.
– Точно-точно, с чего мы должны тебе доверять? – отозвался Шугаршак.
Оруженосцы Клиффорда расселись по местам, поглаживая бородки и заканчивая фразы друг друга.
– Вы понимаете, что имел в виду Мао, когда сказал, что…
– …в отношениях, которые должны существовать между народом и армией, народ следует сравнить…
– …с водой, а армию – с рыбой, которая в ней обитает?
Клиффорд поднял руку, требуя тишины.
– Ты, Том, угодник белых. Один из этих политических, культурных и социальных теоретиков. А теперь ты охмуряешь моего сына?
Спенсер выпрямился.
– У меня есть только одна теория. Если угодно, метатеория. Я считаю, что хорошая теория должна быть простой, обобщаемой и точной.
– Что еще за пиздотеория? – буркнул Клиффорд, отпуская, наконец, запястье Спенсера.
– ПОТ-теория, теория про теории. Но ни одна теория не удовлетворяет всем трем критериям: простота, обобщаемость и точность.
– Теория относительности! – выкрикнул Шугаршак, польщенный, что сумел вспомнить величайшую из теорий.
– Обобщаемая и точная, но не простая, – ответил Спенсер.
– А как насчет теории, что педики и индусы много говорят? – предложил Гасто, вытаскивая из прически свой гребень, чтобы расчесать шевелюру.
Клиффорд нахмурился и спросил:
– Это чья теория?
– Моя, а что? – Гасто воткнул свою вилку со стальными зубьями обратно в афро.
– Звучит скорее как предубеждение, а не теория, – сказал Спенсер, – но назовем это теорией ради ознакомительной дискуссии. Она простая, но точно не обобщаемая и не точная.
Уинстону надоело жаться к стеночке на вечеринке предположительно в свою честь. Он подошел к столу, посадил Джорди перед Инес и уселся на место. Джорди переполз через весь стол и устроился на отцовском колене.
– В общем, единственная теория, соответствующая всем трем критериям ПОТ-теории – сама ПОТтеория.
– Ты где был, умник? – спросил Клиффорд.
– А ты где был?
– Парень, не пытайся мне дерзить. В наше время для того, чтобы поставить черного юнца на место, не требовалось чужого вмешательства. Все было по уму. Детей растило сообщество. Если миссис Джонсон увидит, что ты ведешь себя неправильно, она тебя позвала, ты пришел. Она взгрела тебя палкой по заднице, и ты это принял. Послала тебя домой, позвонила мамаше твоей. Потом твоя мама спрашивает: «Миссис Джонсон правду сказала?» – ты отвечаешь «да» и получаешь новую взбучку от родителей.
Борзый привычно отмахнулся от отца.
– Если в ваше время все было так чинно и организованно, то откуда ты такой мудак?
Клиффорд вскочил, воздев руку к небу.
– Ниггер, не смей проявлять неуважение!
Тут стоящий на столе телефон ожил, хрюкнул, и колючий голос матери Уинстона гаркнул:
– Клиффорд, оставь Уинстона в покое!
– Да, ма, скажи этому ниггеру! – Уинстон пододвинул к себе аппарат и прибавил звук. – А то мне придется запихнуть его правозащитные солнечные очки туда, где солнце не светит.
– Как твои дела, сынок?
– Хорошо, мама, скучаю по тебе.
– Я рада с тобой поговорить, детка, но через полчаса у меня заканчивается обед.
Спенсер придвинулся к столу.
– Кстати о теориях. Мне кажется, мы только что видели в действии теорию Фрейда об эдиповом комплексе.
– Эта теория не обобщаема, – заметила Иоланда. – И она точно не относится к черным. Да, какой-нибудь ниггер может захотеть убить своего отца, но он точно не собирается трахать свою мать. Кузину куда ни шло, но маму – никогда.
