Почти сорок лет назад Инес самой было двадцать с небольшим. Она бросила Вашингтонский университет и околачивалась в Нью-Йорке перед неминуемым возвращением к тягомотине родительской птичьей фермы под Олимпией. В начале шестидесятых для побега от несушек и бройлеров не было лучшего места, чем Манхэттен.
Каждое утро она поднималась на площадку обозрения Эмпайр-стейт-билдинг и скармливала пенни мощным телескопам, наводя резкость на битниковское далёко, на бибопную невидаль – и Нью-Джерси. Примерно за неделю до наступления весенней линьки она получила письмо от матери. На английском – на языке, который, как неоднократно хвасталась ее мать, ей преподавал личный педагог, Лайонел Бэрримор. Он проводил занятия в театре Риальто в Сиэтле. Сжатый телеграфный стиль письма не допускал разночтений. Приветствия в письме не было.
«Возвращайся домой. Это последняя просьба к единственной дочери. Родилась 19 марта 1943 года в Тьюл-Лейк, Калифорния. Названа в честь повитухи, наполовину японки, наполовину перуанки, а не в честь месяца (Эйприл, Мей, Джун) или цветка (Рози, Дейзи, Айрис, Вайолет), как другие японские девочки твоего возраста. Слишком молода, чтобы помнить заборы из колючей проволоки и рыжего охранника, который сидел за пулеметом на вышке и изображал, будто расстреливает японцев. Мы знаем, что ты бунтарь, это в твоей крови. Ты происходишь из клана Тёсю, дети которого двести пятьдесят лет спали, обратив вонючие ноги в сторону Токио, где властвовали Токугава. Во время войны нас с отцом интернировали из Харт-Маунтин, штат Вайоминг, в Тьюл-лейк вместе с другими «нетнетами», хотя он настаивает, что был не «нетнетом», а «Нет, и не подумаю, нет, да пошли вы». Комитет по военному перемещению раздал нам вопросники: «Готовы ли вы служить в Вооруженных силах Соединенных Штатов, в боевых войсках, куда бы вас ни направили?» – «Нет, и не подумаю». – «Принесете ли вы клятву безусловной верности Соединенным Штатам Америки, будете ли преданно защищать Соединенные Штаты от любого нападения внешних либо внутренних врагов и отрекаетесь ли вы от любой формы верности или подчинения японскому императору, или любому иностранному правительству, власти либо организации?» – «Нет, да пошли вы». Ты рождена бунтаркой, но при этом нашей дочерью, а человек не может отречься от верности семье. Лишь по милости богов твоему отцу вернули землю. Мы только запустили в загоны молодняк этого сезона. Ты умна. Ты можешь помочь нам бороться с судами и мексиканцами, которые вместе с филиппинцами объявили стачку. Они хотят доллар сорок центов в час. Отец, куриный король Олимпии, штат Вашингтон, приказывает тебе вернуться домой. Мы думаем завести индеек.
Мать любит тебя.»
К письму были приложены два рыжих пера курицы род-айлендской породы.
Мама никогда не говорит про лагеря.
С вершины Эмпайр-стейт-билдинг Инес видела за Центральным парком терракотовый горизонт Гарлема. Она представляла себе, как объезжает семейные владения на небесно-голубом кабриолете, раздавая мигрантам приказы на своем ломаном испанском и надеясь, что ее шелковый шарфик не даст комарам добраться до лица, а пыли из высохшего помета – попасть в легкие.
В Нью-Йорке я была везде, кроме Гарлема.
Она прошла вдоль Центрального парка и, ориентируясь по знакам, направилась в Гарлем. Пересекая 110-ю стрит, споткнулась о выбоину в асфальте и провалилась в дорожную яму размером с армейский котелок. Девочки в ситцевых платьях перестали прыгать через скакалку и захихикали, застенчиво прикрывая рот ладошками. Добро пожаловать в Гарлем.
Отряхнувшись, Инес сделала глубокий вдох; воздух был плотный, тяжелый и пах бензином. Она бродила по улицам, обрамленным коричневыми домами, по закопченным, узким притокам, впадавшим в большую реку, 125-ю стрит, Нил черной Америки. На углу 125-й и Ленокс-авеню между двух фонарных столбов безвольно висел выцветший транспарант: «Марш за черное единство». Вокруг деревянной трибуны толпилось человек сорок.
Выступал гладко выбритый человек в очках, одетый в чистый, но довольно поношенный серый костюм и плащ. Его кожа была цвета перьев род-айлендской курицы в кармане Инес, а еще у него, казалось, был бутан вместо крови, пары бензина вместо дыхания и кремень вместо языка. Когда этот человек говорил, слова сливались в обличающее пламя, прожигавшее уши всякого, кто оказывался достаточно смел, чтобы слушать.
Оратор остановился, вытер пот со лба, потом прищурился, словно увидел приближающегося врага. Какая-то женщина пошла прочь от собрания, подавленно качая головой:
– Он сумасшедший. Из-за него нас всех убьют.
Свободное место заняла Инес. Малкольм Икс улыбнулся, обнажив ряд лошадиных зубов.
– Я – негр с полей, – сказал он. – Массы – это негры с полей… Представьте себе негра, который говорит: «Наше правительство». Я даже как-то слышал от одного «Наши астронавты». Да его даже близко к заводу не подпустят. «Наши астронавты».
Через две недели Инес уже была в первых рядах еженедельного митинга и повторяла за Малкольмом: «Я – негр с полей». Вскоре она переехала в отель «Тереза» на 125-й улице и начала часть дня работать в Организации афроамериканского единства Малкольма Икса. Ее обязанности заключались в основном в редактировании пресс-релизов: она вносила в хаотичную риторику языка цветных подобие языковой связности. Часто, выдохшись, Инес ругалась с Малкольмом, потрясая речами и статьями, отредактированными до неузнаваемости:
– Малкольм, нельзя просто перескакивать с темы на тему, нужны какие-то переходы!
Тот только отмахивался:
– Инес, ты тут достаточно давно, чтобы понять, что ниггеры не умеют придерживаться одной темы.
Несмотря на организационные свары и малограмотность, здесь она находила хоть какой-то смысл. Какие еще организации помимо Организации афроамериканского единства могли похвастаться глобальным мышлением, создали хартию за расовое братство – и закладывали тайники с оружием? Йиппи, хиппи-радикалы, запасались взрывчаткой и налаживали каналы поставки травы из Калифорнии, но жили при этом на деньги трастовых фондов. Корпус мира – фальшивый фасад для клана Кеннеди, считавшего наивных борцов за мир кем-то вроде корпоративных коммивояжеров, которые ходили от хижины к хижине, осваивали для компании новые территории, новые рынки, проводя туда электричество для автоматов по продаже газировки. Коммунисты? Первые два года были ничего: острое чувство непокорности; марксистская терминология на заседаниях; водка; вранье, будто прочел всего Троцкого; фотография на партбилет. Потом все изменилось. Революционное мышление сменилось цинизмом и паранойей. Друзья превратились в потенциальных доносчиков; никто не поднимал тосты за профсоюзные победы, в водке топили печали от африканской коррупции; дружеские посиделки стали стенаниями («Ральф Эллисон – предатель»); а партбилет обернулся карточкой «ОТПРАВЛЯЙСЯ В ТЮРЬМУ» из «Монополии».
В этом был странный диссонанс – несмотря на то что Инес была бедна, сильно уставала и каждый день погружалась в печали всего мира, в организации Малкольма Икса было хорошо. Она игнорировала ежедневные материнские ультиматумы и посвятила себя планированию Революции. Ее любовниками были диссиденты со всего мира: южноамериканские гренадеры, африканские большевики из среднего класса, был долгий роман с китайским шпионом, прикрытием которого была работа камердинером при президенте Линдоне Джонсоне. Этот секретный агент разорвал отношения с ней посредством записки, прикрепленной к холодильнику магнитом-морковкой.
