— Но теперь я проснулась, доктор Маркс. Я все-таки не буду звать вас Германом, если можно. Звучит слишком фамильярно.
— Вы сегодня нервничаете, как я вижу. Типично английское настроение, — заметил доктор Герман.
— Я же говорила вам, что не очень хорошо себя чувствую, — сказала Анетта.
— Что это «не очень хорошо» конкретно означает?
— Все время болит голова. Как будто где-то в мозгу у меня разошлись контакты.
— Прекрасно выражено, — одобрил доктор Герман. — «Разошлись контакты». Что ж, попробуем помочь. Часто у вас бывают головные боли?
— Нет.
— Но сегодня голова болит. Почему бы это?
— Я мало сплю, — объяснила Анетта. — А когда засыпаю, меня будят сны. Или ребенок в животе толкается. Не знаю.
— А я не фигурирую в этих снах?
— Вообще-то да.
— В каком виде? — спросил доктор Герман и наклонился к ней. В ноздрях у него росли волосы — черные, густые завитки. На голове волосы были с проседью, а в ноздрях — без.
— Разве надо в это вдаваться?
— Я полагаю, что да, — сказал доктор Герман. — И поподробнее. Вы должны научиться доверять мне; не таиться от меня. В наших сексуальных фантазиях нет ничего дурного. Вы уже многое мне доверили. Право же, было бы желательно, чтобы вы называли меня Герман. Относитесь ко мне как к отцу и будьте послушной дочерью: зовите меня, как я прошу.
— Я могу звать вас доктор Герман, — предложила Анетта.
— Спасибо, Анетта, — сказал доктор Герман. — Меня устраивает такой компромисс. Многие твои беды проистекают из того, что у тебя был, по-видимому, чересчур любящий отец.
— Вовсе нет, — возразила Анетта. — Он любил меня как раз в меру. И сейчас любит.
— Такие воспоминания обычно глубоко запрятаны, — сказал доктор Герман. — Но это не означает, что их вообще не существует. Ты их просто зарыла. Посмотри сама. Я велел тебе звать меня Германом. Сначала ты отказываешься. Затем соглашаешься. Подчиняешься. Из чего я заключаю, что ты видишь во мне отца и выполняешь мою просьбу. Ты упиралась; но с какой легкостью мне удалось настоять на своем.
— Просто мне хотелось, чтобы вы перестали настаивать, — пояснила Анетта.
— Тебе хотелось, чтобы папа перестал, — подхватил доктор Герман. — Как часто приходится это слышать!
— Нет, нет, постойте-ка…
— Я нахожу, что ты слишком много возражаешь, Анетта. Ты воспринимаешь меня как отца, при этом тебе снится интимная близость со мной. Какие же выводы мы должны сделать? Ты мне объявила это чуть ли не в первую же минуту, само сорвалось у тебя с языка.
— По совести сказать, доктор Маркс, то есть доктор Герман, я вообще не могу сделать никаких выводов, у меня слишком болит голова. Могу только заверить вас, что не подвергалась в детстве сексуальным домогательствам от руки отца.
— От руки отца? Или, может быть, похуже, чем от руки?
— У вас не найдется аспирина? — попросила Анетта.
— Пожалуй, тебе надо померить кровяное давление, — сказал доктор Герман. — Коль скоро тебя мучают головные боли. Подойди вот сюда. Ближе ко мне. Напрасно ты боишься физического контакта. Я тебе не отец в реальном мире, даже если в сновидениях ты и воображаешь меня в этой роли.
— Я могу обратиться к моему лечащему врачу, чтобы он померил мне давление. Право, так будет лучше.
— Можешь. Но обратишься ли? Ведь ты не показываешься врачу сама и не показываешь своего будущего ребенка.
— А вы откуда знаете?
— Вот видишь? Я прав. У тебя амбивалентное отношение к ребенку. Значит, о нем должны позаботиться другие. Закатай, пожалуйста, рукав. Я оберну вокруг твоей руки этот черный манжет. Повыше рукав. Дальше не заворачивается? В таком случае придется снять блузку. Так или иначе, померив давление, я все равно должен буду послушать сердце. Не ломайся, пожалуйста. Я же врач. Повидал на своем веку не одну обнаженную женскую грудь, бывало, даже покрасивее и помоложе, чем твоя, — чего ты стесняешься?
— Гильда, — плача, произнесла Анетта. — Прошу тебя, помоги мне. Приезжай скорее.
— Где ты находишься? Что случилось?
— Я в телефонной будке на станции «Финчли-роуд».
— Что произошло?
— Такой страх, Гильда! Кошмар. Я в ужасном состоянии.
— Может, найти Спайсера?
— Нет, только ты. Поскорее, умоляю.
— Ох, спасибо, Гильда. Ты так добра ко мне, — сказала Анетта.
— Полежи в ванне. Погрейся в горячей воде. Перестанешь дрожать. У тебя нет телесных повреждений? Он тебя не изнасиловал в конечном итоге?
— Да нет, конечно. Его жена была в доме.
— Что же было?
— Сначала он заставил меня встать прямо перед собой, и до пояса совершенно без ничего…
— Даже без лифчика? Обычно врачи позволяют не снимать лифчик, когда меряют давление.
— Он забыл и думать о давлении, как только я оказалась без блузки. Бормотал, что должен послушать сердце, — стала рассказывать Анетта. — Потом пожаловался, что розочка из канители на лифчике мешает работе стетоскопа, и пусть я сниму лифчик, и чтоб я подумала, какая я дура, что не хочу его снять, воображаю сексуальную подоплеку, где ничего такого нет. И вообще с чего я взяла, будто я такая привлекательная: беременные женщины не каждому по вкусу, верно ведь? Грудь — это всего лишь молочная железа с медицинской точки зрения. Снимаю лифчик. А он тогда заявляет, что все-таки со стетоскопом не все в порядке, и мне пришлось стоять в таком виде, дожидаться, покуда он, отыщет другой стетоскоп. Стою как дура, не знаю, то ли надеть лифчик, то ли не надо. Бывают ситуации, когда стесняться еще стыднее. Наконец он прослушал мне сердце и спину прослушал, велел, чтобы покашляла. Говорит, сердце у меня в порядке. Тоже новость. А потом помял мне соски и сказал, что они разбухли и выглядят не очень привлекательно, мужу это едва ли может нравиться. Взял и ущипнул сначала один сосок, затем второй, смотри, говорит, не втянутся ли…
— Дала бы ему ногой по яйцам и убежала.
— Я стояла как парализованная. Поверить не могла, может, так надо, может, это особый центральноевропейский способ проверки сосков. Откуда мне знать? Он сказал, что проверяет, здоровые ли они у меня, — продолжала Анетта. — Что это не болезнь, а избыток эстрогена, отчего они так расползлись.
— А ты так и стоишь?
— Я онемела от неожиданности, — сказала Анетта. — Он вроде бы намекал, что у меня неприятности в семейной жизни из-за того, что Спайсер находит меня непривлекательной.
— Что еще за неприятности? — спросила Гильда.
— Не знаю. Почему-то он так решил. А я подумала, может быть, он прав. Может быть, правда, я Спайсеру больше не нравлюсь. А потом думаю, нет, глупости, ведь что со Спайсером в последнее время делается? Если я устала, то как раз из-за Спайсера. И тогда я попробовала защититься, Гильда. Говорю ему, зачем вы стараетесь меня унизить? И знаешь, что он мне ответил? Что чем больше я его воспринимаю как отца, тем лучше. Что он должен помочь мне изжить травму, и мне станет лучше.
