— Я не знала, что от меня это требовалось, — с недоумением сказала новая миссис Хэзерли. — И ты вроде бы была счастлива там в поместье: глядела на нас всех сверху вниз. Даже никогда меня не навещала. Стыдилась. Это все знали. А почему ты не пригласила в дом молодого человека? Того, который за рулем?
— Ни в коем случае, — сказала ее дочь величественно, на миг вернувшись к своему прежнему стилю. — Он шофер. Когда он мне понадобится, я вызову его по телефону.
— В первый и единственный раз, когда ты привезла Эдвина познакомиться со мной, — сказала Лавендер, — вы приехали в малюсенькой «эм-джи». Он был для нее слишком крупен. Глупо, и ничего больше, если хочешь знать мое мнение. Пожалуй, лучше не приглашай его. Как бы не накликать несчастье.
Вторая миссис Хэзерли сменила место жительства. Теперь она жила в доме, который первая миссис Хэзерли создавала на протяжении двадцати семи лет брака. Первая миссис Хэзерли — Одри — умерла от инсульта вскоре после того, как развелась с Джеральдом, но до того, как был произведен раздел имущества. И дом автоматически отошел в собственность Джеральда. Мэри, дочь Джеральда, все еще не замужем и гордая этим, была рада и дальше жить там, где жила всегда, пусть с другой матерью. Знакомые говорили, что, в сущности, между Одри и Лавендер разницы нет никакой, и непонятно, для чего Джеральду понадобилось затевать все это. Мэри оставила всякую мысль о противостоянии и сейчас наслаждалась кулинарными талантами бывшей миссис Уайт, как и ее привычкой гладить и аккуратно складывать предметы одежды, прежде чем убрать их в ящики комодов и шкафов, — ее мать редко так поступала. Одри подбирала грязную одежду с пола, стирала ее, сушила, но предоставляла остальным членам семьи выуживать то, что им требовалось, из бельевой корзины. Иногда в результате требуемое приходилось стирать заново.
— Живя тут, ты не испытываешь странного чувства? — спросила Джелли у матери. — Заваривая чай в чайнике Одри? Лежа в постели Одри? Ее призрак тебя не преследует?
Но, видимо, никаких странных чувств не возникало.
— Жить в доме другой женщины очень даже приятно, — сказала новая миссис Хэзерли. — Другие люди умудряются располагать выключатели именно там, где требуется, не говоря уж о штепселях. Одри себя ни в чем не ограничивала, должна я сказать. Чуть не довела беднягу Джеральда до банкротства и даже ни на секунду не задумывалась.
Анджелика чуть не сломала зуб на коржике, который пролежал в духовке слишком долго.
— Хрен! — сказала она, а ее мать подняла брови и сказала:
— Если они тебе не нравятся, не ешь. Хорошим коржикам полагается быть твердыми.
— Мам, — спросила Анджелика, — я разговаривала сама с собой, когда была маленькой?
— Без умолку, — сказала миссис Уайт. — Доводила своего отца до исступления. Утром нас будили детские голоса — молитву читали. И совсем разные голоса. Но была там только ты. Одна.
— И голоса мальчиков?
— Ну да, — сказала миссис Хэзерли. — Мальчиков и девочек. Все разом! Нас это просто изводило.
Лавендер пекла такие же отличные булочки и делала такие же скверные желе, как и раньше. В ее кулинарных талантах имелись изъяны. Но после перемены фамилии Анджелика уже больше не воспринимала ее как мать. Анджелика ощущала себя осиротевшей. Миссис Уайт трансформировалась в миссис Хэзерли и в процессе трансмутации потеряла материнский статус. Теперь она стала просто еще одной пожилой домохозяйкой в Барли с варикозными венами и объемистой талией.
— Да, и мальчиков тоже, — сказала миссис Хэзерли. — Мальчики и девочки в одном маленьком тельце. Настоящее чудо.
— Вы никому ничего не говорили?
— Нет. Во всяком случае, ты не вскакивала спозаранку и не поднимала нас. Вы все вроде бы отлично между собой ладили. Твой отец и я шутили по этому поводу. «Ну, — говорил Стивен, — для нашей Джелли проблем единственного ребенка в семье не существует». А я отвечала: «Но будет ли это прилично в переходном возрасте? Что, если они разобьются на парочки?» Только к переходному возрасту голоса смолкли. От тебя осталась только одна, и не самая приятная, как ни жаль.
— Мам, — сказала леди Райс, — кое-что проясняется. А когда ты говоришь про все эти наркотики, весь этот алкоголь и весь этот секс, что ты имеешь в виду? Я никак не вспомню.
— Вот это и имею, — сказала ее мать. — Ты спалила свои мозги. Дотла. Я тебе тогда говорила, что так и будет. Вся эта история со свихнутой целкой. Этот твой мерзкий ансамбль. Прямое блудодейство на эстраде и ничего больше. Причем такое, о каком никто из нас и понятия не имел. Мы не знали, куда глаза девать. Я пожертвовала собой ради тебя, отдала свою жизнь ради твоей, а ты пустила свою жизнь наперекосяк! Что толку в добродетельности и исполнении долга, думала я тогда.
— Прости, мам, — сказала Анджелика.
Лавендер посмотрела на нее совсем нежно и обняла.
— Я тебя прощаю, — сказала она. — Ты вернулась в своем уме и очень милая, а это главное.
— Значит, все хорошо, — сказала леди Райс Анджелике. — Она сожалеет, и она меня простила. Ну, я пошла. Попрощайся за меня с Рамом. Прощай, Ангел. Прощай, Джелли. Это была короткая жизнь, но не могу сказать, что уж такая приятная. Я только и делала, что стонала и стенала.
Анджелика прижала ладонь к голове.
— У тебя не найдется хорошего бутерброда? — спросила она мать. — Мне вдруг жутко есть захотелось.
Лавендер отправила Мэри намазывать рыбный паштет на хлеб. Мэри пошла очень неохотно, точно ей постоянно указывали, что ей надо сделать, и она слушалась, но терпеть этого не могла.
— Мам, — сказала Джелли, хотя ее язык с трудом выговорил это обращение. — Еще одно. Вспомни время, когда умер папа. Как это произошло? Какой я была тогда? Ведь я и это как будто забыла.
— Я предпочту этого не касаться, — сказала миссис Хэзерли, и тут в прихожую весело ввалился мистер Хэзерли и сел пить с ними чай. Он съел весь хлеб, намазанный рыбным паштетом, не оставив Джелли ни ломтика. Ел он и пил с помощью только правой руки, а левой сжимал полную женину ногу. Мэри входила в комнату и выходила из нее выполнять новые поручения: накормить собак, насыпать корма золотым рыбкам и морским свинкам, и без того очень толстым. На руке Мэри блестело кольцо — обручальное с брильянтом. Джелли смутно помнила, как стояла рядом с Мэри на концертах Хорового общества. Они были лучшими подругами, во всяком случае, так утверждала Мэри. Пела Мэри всегда фальшиво.
— Дай мне заняться делом, дорогой, — сказала миссис Хэзерли, пойманная за ногу. Но муж не был склонен ее отпустить, и потому она осталась сидеть, где сидела.
— Ты помолвлена, Мэри? — спросила Джелли, чтобы отвлечься от зрелища эротического взаимодействия ее матери и отчима, но Мэри сказала, что нет, а кольцо ей подарил отец на день рождения, когда ей исполнилось тринадцать.
— Будь ангелом, Джелли, сыграй нам что-нибудь, — воззвала миссис Хэзерли из своего плена. — Я сберегла рояль твоего отца. Он занимает столько места, что я совсем собралась его сжечь, но что-то меня остановило.
