— А что вы думаете о деньгах? — спросила Джелли.
— Шансов у нее ни малейших, — сказал Брайан Мосс. — Наверняка они так глубоко погребены в райсовских гроссбухах, что на раскопки ей понадобится целое состояние. И мы снизим содержание сэра Эдвина до нуля и ниже, так что и этого она потребовать не сможет. Эта баба совершенно явная шлюха и стерва.
За изящными окнами эпохи Регентства по Центральному Лондону текли потоки машин или пытались течь. Продвигаться словно бы удавалось только машинам со спецсигналами — полицейским, пожарным, «скорой помощи». Вой их сирен нарастал, проносился мимо, замирал вдали, и все с завидной скоростью.
— Я неплохо зарабатываю, — заметил Брайан Мосс, — на потребности других людей быть правыми; они любят присваивать привилегию пребывать в жертвах. Называть ее шлюхой и стервой помогает, раз мое дело — поставить ее на место, но кто виноват в райсовском семейном крушении, никакого значения не имеет. Важна лишь собственность, и мы позаботимся, чтобы она не слишком глубоко запустила в нее свои алчные пальчики. Клиенты воображают, будто поведение в браке может повлиять на раздел имущества, и тянут в сторону естественной справедливости, но неосмотрительно делать подобные выводы. Разве что в самых крайних случаях.
— Значит, развод Райсов вам таким случаем не кажется? Просто рутина? — осведомилась Джелли.
— Абсолютная рутина, — сказал Брайан Мосс. — За исключением того, что обе стороны принимают все меры, чтобы скрыть свои доходы.
Сэру Эдвину, сказал он, очень повезло, что райсовские бухгалтерские книги обладают мистической сложностью.
— Полагаю, что так, — сказала Джелли Уайт безмятежно.
Ему нравилось ее тихое спокойствие, ее интерес к его работе. Будь бы его жена Ориоль такой же! Свитера Ориоль были все в молочных пятнах, в пятнах детского срыгивания; ее занимали только новенькие близнецы, и разговаривать она могла только о младенцах.
— А в остальном, — сказал Брайан Мосс, — это самый обычный развод. Обе стороны соперничают за моральную высоту, даже не замечая, что высокобалльное землетрясение уже смело всю гору. И обе стороны, благодарение Богу, обогащают меня.
— Вы такой поэтичный, — сказала Джелли Уайт, и Брайан Мосс ухватил прядку ее светлых волос между пальцами и подергал, и она услужливо улыбнулась, а леди Райс вздохнула.
Вот так леди Анджелика Райс когда-то улыбалась сэру Эдвину, своему мужу. Теперь Джелли улыбалась с точной дозой притворства, а не от избытка наивности. Доверчивость и покладистость не принесли Анджелике Райс ни малейшей пользы.
Лгать и хитрить леди Райс толком не умела: это было противно ее натуре. К счастью, Джелли Уайт поступала так с легкостью. Своекорыстие доминировало в ее личности — и к лучшему, не то они все остались бы в мире совсем одни, униженные и без пенса в кармане. Кто-то же должен был зарабатывать деньги.
(3)
«Велкро», она же брак
В долгие грустные часы ее бессонных ночей леди Райс, все еще томясь любовной тоской по Эдвину, все еще ошеломленная концом своего брака, вновь оказывалась наверху. Остальные спали или полуспали; им же надо было рано вставать утром и отправляться на работу. Горе и раскаяние в собственных ошибках были непозволительной роскошью. Они лишь смутно слышали ее объяснения, ее рассказ о себе, предназначенный им.
— Я была замужем за Эдвином одиннадцать лет, и липучка «Велкро», она же брак, залипла по-настоящему. Отодрать эту застежку ох как непросто — можно разорвать ткань по живому, если перестараться. Дешевые цеплючие волоконца хорошо делают свое дело. «Злоупотребление — указывается в инструкции — ослабляет «Велкро». Злоупотребление — странное слово: что же, застежку можно залеплять лишь столько-то раз и не чаще? (Или за этим кроется какая-то мораль?) — «Велкро» вообще перестает залипать». Но вначале же я не была злоупотребленной. Наоборот. Когда мы с Эдвином поженились, когда я перестала быть Анджеликой Уайт и стала леди Райс, я была семнадцатилетней и девственницей, хотя про это не знал никто. Целомудренность обычно не ассоциируют с кожаной одеждой, заклепками, сапогами, хлыстами, плетками и крайними крайностями крутого поп-арта, с которыми я тогда соприкасалась. Однако моя велкронная способность стать единой с тем, кого я полюбила, была, как бы это ни выглядело со стороны, первозданной, крепчайшей, готовой к употреблению. «Велкро» прямо с машины. Я «соблюдала себя» до брака, как меня наставлял отец. Задним числом — невероятно. Сколько замечательных случаев упущено! И виню я тебя, Анджелика, — в те дни всем заправляла ты. А когда ты меня бросила, то оставила мне излишнюю разборчивость в вопросах секса, но как леди Райс я не имела ни твоего обаяния, ни сексуальных потребностей. И действительно стала совсем не той женщиной, на которой женился Эдвин, однако не сознавала этого.
В хорошую ночь, уютно лежа в моей высокой мягкой кровати в «Клэрмоне» на и под чисто-белыми, настоящими льняными простынями, я вижу себя ангелом-мстителем. Затем я смеюсь над собственной дерзостью и восхищаюсь тобой. Только вообразить — устроиться секретаршей в фирму адвоката твоего мужа! За это я должна благодарить тебя, Джелли. В плохие ночи вроде этой, когда материя подушки так намокает от моих слез, что пух внутри темнеет, сбивается в комки и причиняет неудобства, когда я ворочаюсь в море уныния, растерянности и утрат — море, которое, учтите, держит меня на плаву, сильно подсоленное моим горем, — ну, тогда я сознаю, что я просто еще одна брошенная и отвергнутая женщина, полусумасшедшая, не заслуживающая ровным счетом ничего. Тогда я понимаю, что поступить на работу в «Кэттеруолл и Мосс», в главный оплот вражеского лагеря, — это дурацкая затея, переоценка своих сил и безумие, даже без намека на лихую смелость, неумное и незабавное. И я жутко тревожусь, что меня разоблачат: я ведь не вполне доверяю тебе, Анджелика, и даже тебе, Джелли, что вы сумеете меня выручить.
Рано утром, пока леди Райс спала, совсем эмоционально измучившись, Анджелика, в свою очередь, откровенничала с Джелли.
— Что за жалкое пассивное существо леди Райс! Вот во что ее превратил брак. Она бы рада проваляться в «Клэрмоне» весь день, мучаясь и страдая, если бы я ей позволила. Она бы даже не потрудилась отвечать на письма Барни Ивенса. Я, Анджелика, — вот кто вынужден каждый день заставлять ее работать, одевать в Джелли Райс, водить в гимнастический зал, следить, чтобы она не нарушала диету, мешать ей курить. Тешу себя мыслью, что я исходная добрачная личность. Просто не могу понять, почему она утверждает, будто доминирующее положение здесь принадлежит ей. То ли потому, что носит титул, то ли потому, что не может смириться с девочкой из маленького городишки, то есть со мной, хотя девочка эта — часть ее и навсегда этой частью останется. Как по-твоему, Джелли? — Но Джелли мудро крепко спала. На работу-то надо было идти ей. И она не могла тратить энергию на препирательства.
(4)
Море Грусти леди Райс
В плохую ночь леди Райс качается в волнах моря грусти — она полуспит, полугрезит. Море такое соленое от слез, что утонуть она не может — взгляните, как ее поддерживает на поверхности собственное горе. Порой море становится бурным, кипящим под ударами ветра гнева, ненависти, жгучих обид — как она тогда ворочается и мечется. Она страшится: ее затянет водоворот, она утонет — она утонет в ей же поднятой буре! И в такие минуты она может только молиться; много ей от этого толку! Милый Отче, милый Боженька, спаси меня от моих врагов. Помоги мне. Я буду хорошей, обязательно буду. Пусть буря стихнет. Она принимает таблетку снотворного.
