«Он больше тебя не любит, — сказал ей один из голосов. — Он ждет, чтобы ты исчезла». Но Анджелика отмахнулась от такого злобного запугивания.
— И какой совет ты дал Сьюзен? — спросила Анджелика у Эдвина, словно ей был разрешен один-единственный вопрос, будто в какой-то детской игре, а потому ему следовало быть исчерпывающим.
— Я сказал, что, поскольку Натали и мстительна, и собственница, она незамедлительно обратится к Хамфри. А потому Сьюзен необходимо ее опередить и самой рассказать мужу, прежде чем бомба взорвется. Ну как?
— Эдвин, — сказала Анджелика, — это очень странный совет. Чего ты добиваешься? Чтобы все разлетелось вдребезги? Сьюзен следовало все отрицать, и конец. Все!
— Моя дорогая, — сказал Эдвин, — она посоветовалась со мной, а не с тобой.
«У Эдвина связь со Сьюзен, — сказал голос, — и он тоже только сейчас узнал, что Сьюзен трахается с Клайвом. И он действительно хочет, чтобы все разлетелось вдребезги».
«Заткнись!» — мысленно взвизгнула Анджелика, а голос сказал обиженно: «Ну, потом не говори, что я тебя не предупреждала», — и умолк.
В дверь поскреблись — звук был средним между царапаньем и стуком, — и Эдвин ее открыл, и вошла Сьюзен, рыдая, с распухшим от слез лицом, дрожащая от холода, босая. Снаружи землю покрывал снег. Пальцы у нее на ногах посинели от холода. Сьюзен села в кресло, Анджелика побежала за одеялами, а Эдвин взял ступни Сьюзен в свои руки и начал растирать их и похлопывать, чтобы восстановить кровообращение.
— Хамфри выгнал меня из дома, — плакала Сьюзен. — Из моего собственного дома. Я сделала все, как ты мне сказал, Эдвин. Я выждала удобный момент и призналась ему, как глупо и смешно я вела себя с Клайвом. Сказала ему, что это ничего не значит. Сказала им, что Натали реагирует неадекватно. Сказала им, что я меньше всего хотела причинить боль Натали: разве я могла бы? Она же моя подруга. Я сказала Хамфри, что он последнее время совсем ушел в дела, так почему его удивляет, что я обратила внимание на другого мужчину. В конце-то концов я его много моложе. Я объяснила ему про поразительную интеллектуальную и творческую гармонию между мной и Клайвом, и секс тут вовсе ни при чем. Просто мы иногда встречаемся, чтобы побыть вдвоем, ну, как мы с тобой, Эдвин. Мы с Эдвином иногда ходим погулять на природе, Анджелика. Я сказала Хамфри, что он должен сделать вывод из этого случая и понять, что его брак в опасности, и он должен приложить больше усилий для его сохранения: если он и дальше будет мной перенебрегать, это ничего не даст. А он у меня на глазах превратился в первобытного викторианца! Е-мое! Вышвырнул меня из дома — буквально, физически, не дал мне даже времени надеть туфли, а дверь запер, так что я не смогла войти. Я зашла к соседям и позвонила Клайву, но он просто слюнтяй. Сказал, что Натали наглоталась снотворного, он ждет врача и разговаривать со мной не может. Назвал ее «моя жена», словно это такое волшебное слово. Она ему важна, а я нет. Он у нее полностью под каблуком. Такая подлая, злоехидная стерва! — Сьюзен схватила Анджелику за руку. — Для меня все это так жутко! Ты ведь меня не оттолкнешь, Анджелика?
— Нет, конечно, — сказала Анджелика.
— Ты же моя подруга, ты современная женщина и понимаешь все это. Ты же очень близка с Ламбертом, верно? А Эдвин не поднимает дурацкого шума, не говоря уж о том, чтобы выбрасывать тебя из дома на снег.
Анджелика прислушалась, не скажут ли чего-нибудь голоса, но они безмолвствовали. Ее предоставили самой себе. Она высвободила руку от Сьюзен. Эдвин пошел принести для ног Сьюзен сухое полотенце. Анджелика не могла решить, уловил ли он суть того, что Сьюзен сказала про Ламберта. Может быть, он пропускал мимо ушей эти нелепые утверждения — некоторые мужчины вообще никогда не слушают разговоров женщин между собой; а уж если разговор этот приобретает эмоциональность, мужчины способны тут же полностью оглохнуть.
— Сьюзен, — тем не менее сказала Анджелика, — оттого что ты вступаешь в связь с мужьями своих лучших подруг направо и налево, еще не следует, что так поступают все. По крайней мере не я. Что ты подразумевала про меня и Ламберта?
Сьюзен жестко засмеялась и сказала, что от англичан она ни разу ничего не слышала, кроме ханжеских клише, и не находила у них понимания любви и ее требований. Всю тонкость ее отношений с Клайвом, всю страсть, биение душ Анджелика свела к избитейшему штампу «вступать в связь».
На что Анджелика ответила:
— Держу пари, про все эти «биения душ» ты Хамфри не говорила. Конечно, если только не хотела от него избавиться, что я вполне могу понять.
— Это еще почему? — осведомилась Сьюзен, внезапно проявляя вульгарнейшее ехидство. — Потому что ты сама думаешь наложить на него свои липкие лапки?
Анджелика не снизошла, чтобы отвечать на подобное.
Эдвин вернулся. Холодная ступня Сьюзен теперь прижалась к его щеке, пока он растирал щиколотку полотенцем.
— Мне так, так нужно, чтобы кто-то обо мне заботился, — сказала Сьюзен. — Особенно сейчас.
— Бедная Сьюзен, — сказал Эдвин. — Ну конечно, мы о тебе позаботимся, правда, Анджелика?
— Но почему именно сейчас? — спросила Анджелика.
— Сьюзен беременна, — сказал Эдвин.
— Три месяца, Анджелика, — сказала Сьюзен.
В голове у Анджелики затараторили голоса — она попыталась разобрать, что именно. Они выкрикивали предостережения, выхихикивали «яжетебеговорила», другие ругались самыми последними словами; и вдруг из какофонии возникла тишина, а за ней единодушное: «Анджелике не справиться. Она нам ни к чему. Уберем ее».
— Анджелика, ты меня слушаешь? — спросил Эдвин.
На что Анджелика ответила совсем невпопад:
— Больше не называйте меня Анджеликой, называйте меня леди Райс.
И сказав так, Анджелика, эта смятенная молодая женщина из многих частей и с интересным прошлым, без предупреждения убежала в крепость себя самой, так внезапно и очертя голову, как люди бросаются бежать от ракетного удара, землетрясения, лесного пожара — во имя выживания как такового, оставив вместо себя всего лишь леди Райс, пусть справляется, как знает.
— Извините, — сказала леди Райс (внезапная переброска сбила с толку и ее), — я не очень хорошо себя чувствую.
Леди Райс все время приносила извинения и редко чувствовала себя хорошо. Она была любящим, никнущим, дружелюбным существом, но теперь осталась совсем одна, подобно тем маскам, которые носили на балах в XVIII веке, — за верхней прятались другие: блондинки и брюнетки, молоденькие и старые, и все в этом момент мертво неподвижные, все скованные ужасом. Только Джелли, пожалуй, чуть-чуть вытягивала шею, поглядывая туда-сюда, почти невидимка, легкий проблеск жизни, воли. Из остальных душ ни одна пока еще, разумеется, не представилась леди Райс. Она же не замечала в себе никаких отличий. И, как Анджелику, ее мучили голоса в голове.
Леди Райс упала в обморок. Погружаясь в черный тошнотворный водоворот сознания, внезапно лишившегося кислорода (на миг она перестала дышать) и привычной личности, она услышала, как Эдвин сказал:
