Учился он лучше прочих, но собой не был доволен. По вечерам Конор просил Фиону позаниматься с ним ирландской грамматикой, и дочь после рассказывала Норе, что они попросту повторяют то, что он и так прекрасно знает. Конор слышал все и не забывал ничего, и Норе приходилось следить за языком. Он беспокоился по любому поводу. Если машина не заводилась сразу, он волновался, не придется ли покупать новую. Когда отправлялись на вокзал встречать Айну, Конор мерил шагами перрон, опасаясь, что поезд не придет или придет, но Айна на него опоздала. Он знал расписание лекций Айны и ее мнение о профессорах — точно так же, как выведал у Фионы, куда она ходит с Полом Уитни. О Гибни он тоже знал все, как и об их работниках, особенно о Мике Синнотте, который подошел к нему на матче по хёрлингу и спросил, не юный ли он Вебстер, а после сказал, что его мать — великая женщина. Нора подшучивала над сыном, говоря, что дела семейные заботят его сильнее, чем ее саму, и он знает про окружающих больше, чем, опять же, сами они о себе знают.
Что касалось Донала, то Нора, бывая в колледже Святого Петра, молча радовалась, насколько лучше он выглядит. О школьных делах, учителях и священниках он рассказывал куда больше, чем прежде о Христианских Братьях. Испытывая колоссальное облегчение от того, что Донал освоился в школе, она даже не огорчилась, узнав, что с Маргарет он делился новостями еще щедрее. Она завела за правило понимающе кивать, когда Маргарет упоминала те или иные подробности жизни Донала, не известные Норе. Она не знала, поступал ли так Донал нарочно или это Маргарет по воскресеньям выпытывала каждую мелочь, вызнавала его мнение обо всем подряд.
На рождественских каникулах Нора поняла, что не знает, как контролировать отношения между Доналом и Конором. Конора тянуло к фотоаппарату, отвадить его было невозможно, но Донал отказывался делиться познаниями, а то и вовсе игнорировал брата. Конор нуждался в похвалах окружающих сильнее, чем Донал, которого зачастую заботило лишь собственное мнение. Он отказывался поощрять Конора хоть как-то, и тот всячески изворачивался. Однажды в субботу Нора взяла Конора с собой в колледж Святого Петра.
— Донал, а я хочу на Рождество фотоаппарат, — заявил Конор.
— Какой? — Донал сидел на переднем пассажирском сиденье, развернувшись к брату.
— Не знаю.
— Я продам тебе свой. Я п-подумывал его сменить.
— А в нем что-то сломалось?
— Нет, он в п-порядке, — ответил Донал. — Н-но я хочу другой, п-получше.
Нора подумала, что надо вмешаться и сказать либо Доналу, что и Конор хочет камеру новой марки, либо Конору, что Доналу нужна другая, так как он все глубже знакомится с фотоделом, но нынешняя отлично подойдет для начинающего.
— За почем? — спросил Конор.
— Т-тебе за д-два фунта.
— Мам?
— Я думаю, что на самом деле он хочет продать за фунт десять, но если в первый год что-нибудь сломается, то деньги вернет.
— Н-ничего не сломается, — сказал Донал.
— А если куплю, покажешь, как печатать фотографии? — спросил Конор.
— Я п-покажу, как их делать, в темной к-комнате у тети М-маргарет. Я т-там уйме вещей н-научился.
— Когда покажешь?
— Когда п-приеду на Рождество.
Нора знала, что теперь Конор будет дни напролет переваривать эту беседу.
* * *
Наступили рождественские каникулы, и Фиона уехала в Дублин погостить у Айны в ее съемной квартире на Рэглан-стрит. Донал каждый день водил Конора к Маргарет. Поэтому Нора, готовя дом к Рождеству, большую часть времени оставалась одна. Можно было спокойно слушать пластинки и никому не мешать. Трио “Эрцгерцог” она по-прежнему хранила как нечто особенное и ставила не каждый день, но, когда ее донимали на службе, она вспоминала эту музыку и обещала себе включить ее сразу, едва переступит порог. Она слушала ее вдумчиво и, в отличие от других пластинок, никогда не заводила в качестве фона, пока бывала занята в кухне.
Она не говорила никому — потому что это было слишком странно — о значении, которое приобрела для нее эта музыка. По сути, это была воображаемая жизнь, протекающая в каком-то ином месте. Каждый день Нора погружалась в фантазии: в детстве осваивала виолончель, разглядывала свой портрет, на котором она, как та молодая женщина на конверте, искрила энергией и талантом, была хозяйкой своего мира, а стоящие рядом мужчины зависели от нее, подстраиваясь под ее более глубокую, более мрачную игру. Она чуть не морщилась от мысли о трудовых утрах у Гибни с тамошними цифрами, квитанциями и счетами, от мысли о том, как изо дня в день она идет через весь город, как потом возвращается, и до чего убоги ее чаяния, и как они далеки от студий звукозаписи, концертных площадок, известности, одухотворенной властности игры этой молодой женщины. И спрашивала себя, у нее ли одной нет ничего, кроме скуки жизни реальной и блеска жизни воображаемой.
* * *
Было решено, что до начала января она не будет брать уроки пения. Таким образом, в преддверии Рождества у Норы не возникло новых забот, а само Рождество прошло легче, чем протекали все остальные праздники с тех пор, как умер Морис. Ее отношения с Джимом и Маргарет были сердечными и непринужденными, визиты Уны и Шеймаса ее даже радовали, и она почти с удовольствием предвкушала, как в День святого Стефана поедет к Уне и повидается там с Кэтрин, Марком и их семейством. Ей пришло в голову, что именно это приводило в особенный ужас Мориса, когда он умирал, — наступит время, когда его не будет недоставать, когда без него обойдутся. Когда его выведут за скобки. Но она заставила себя поверить, что он желал им счастья или его подобия, и жить иначе у них не получится. Однако она не знала, стоит ли упоминать его имя за рождественским обедом, и в итоге решила, что незачем — это расстроит всех или покажется наигранным.
* * *
Воскресным вечером в конце января, когда Айна вернулась в университет, а Донал — без явного неудовольствия — в школу, Нора гладила в спальне белье и Конор вдруг крикнул снизу, чтобы она спустилась и посмотрела новости.
— Что там такое? — спросила она.
— Иди и посмотри!
Она сошла вниз, и Конор сообщил:
— Они перестреляли кучу католиков.
— Кто?
— Британцы.
Вскоре пришла Фиона, они уселись перед экраном и стали смотреть репортаж из Дерри.
— Надеюсь, Айна жива и здорова, — сказала Фиона.
— Ты о чем? — спросила Нора. — Она ведь не собиралась в Дерри?
— Нет, но расстроится.
В Дерри состоялась мирная демонстрация. Британская полиция открыла огонь по толпе и убила больше десятка человек. Когда выпуск теленовостей закончился, включили радио; услышали запись криков и выстрелов, которые сменились интервью с очевидцами и политиками. Конор ловил каждое слово, да и Фиона внимательно слушала.
Утром по пути на работу Нора удивилась, что только один человек остановил ее и выразил негодование событиями в Дерри. Томас Гибни проявил в тот день особенную строгость — самолично отмечал опоздавших. Элизабет, явившись на службу, едва обмолвилась о случившемся, и только когда она ушла пить с матерью кофе, Нора сочла возможным перейти в большой зал, где несколько человек склонились над расстеленной газетой.
