Карина и Штеффи просят сказку на ночь. В голову Эриху приходит история о неприступной крепости, услышанная от бабушки, но он рассказывает им совсем другую историю.
* * *
Жил на свете мальчик, и была у него рыба — обычный карп, которого они купили с мамой на рынке и выпустили дома в ванну. Хотя, как выяснилось, не совсем обычный… Рыба росла день ото дня и, наконец, выросла настолько, что еле помещалась в ванне. Ее чешуя блестела, как серебряные монеты, а хвост торчал из воды, словно веер испанки. Мама никогда не подходила к рыбе и вообще старалась не заходить в ванную. Казалось, она боится рыбу, хотя обычно ее ничего не пугало: ни вспышки молний, прорезающие грозовое небо, ни обезглавленные курицы, мечущиеся после удара топора, ни истории о детях, замурованных в стенах. Глаза рыбы были маслеными, как свеча, которую мама зажигала под чайником, и временами в них будто пламенели какие-то всполохи — проблески сознания или злой воли — не разобрать.
— Что нам делать с этим монстром? — спросила однажды мама.
Рыбина выросла настолько, что при любом движении жабры ее поднимались из воды, напоминая гигантские незаживающие раны.
— Давай отпустим в озеро, — предложил мальчик.
— Да, — кивнула мама. — Так мы и сделаем.
Будто гора упала с ее плеч, но тут папа мальчика сказал:
— Озеро замерзло.
Мама и мальчик переглянулись. Конечно, ведь сейчас декабрь! Как они могли забыть про зиму?
Той ночью мальчику не спалось. Ему мерещилось, будто рыбина задыхается, тяжело открывая рот. Нет, сказал он себе, это всего лишь ветер, качающий верхушки сосен и гудящий в деревянных ульях. Он отодвинул штору и лежал, уставившись в ночь. Холод затягивал стекло кривыми морозными иглами и шипами. Среди ночи мальчик проснулся от того, что за окном вдалеке мерцали желтые огни. Когда-то ему читали историю о птичке, которая приняла блеск в глазах волка за свет фонарей. Нет, сказал он себе. Нет, это не дикий, жестокий зверь, подкрадывающийся к дому, а обычные путники, ищущие дорогу. Он задернул штору и тут же уснул, и сны его были легкими, словно утренняя дымка над озером. Когда взошло солнце, он уже знал, как спасти карпа.
Вместе с отцом мальчик отправился на озеро, взяв свечи, которые слепил сам из пчелиного воска. Он сделал их короткими и широкими, чтобы скорее прогорели. На лед он вышел один, потому что к центру озера, к самой глубине, отцу было не пройти. Дойдя до места, мальчик расставил свечи кругом, зажег их и отступил на несколько шагов.
— Все в порядке? — крикнул отец.
— В порядке, — словно эхо разнеслось над озером.
Свечи начали клониться и растекаться, погружаться в лед, как солнце, садящееся за белый горизонт. Мальчик взял зубило и выдолбил прорубь по вытопленному следу.
Потом они вернулись домой и погрузили рыбину в телегу. Мама наблюдала издалека с нескрываемой тревогой.
— Осторожнее! — просила она. — Рыбина тяжелая — не пораньтесь! Надо было просто убить ее. Убить и съесть. А какие у нее зубы! Того и гляди укусит!
Папа изо всех сил погнал лошадь. Мальчик взобрался на спину рыбины, чтобы не дать ей упасть: поначалу та только разевала рот и била хвостом, но потом начала трепыхаться и извиваться всем телом. На месте они вытащили ее на лед. Казалось, рыба почуяла воду и устремилась к проруби. Мальчик шел рядом и подталкивал ее, если она останавливалась. Наконец, рыба достигла цели и исчезла под водой почти без всплеска.
— Ну что? — первым делом спросила мама, когда они вернулись домой.
— Уплыла, — ответил отец.
Мама заплакала.
Несколько недель подряд мальчик каждый день приходил к озеру и смотрел на затягивающуюся прорубь. Ему снилось, как он проваливается под лед, а карп подхватывает его и несет на дно, где покоятся выброшенные вещи. Он поднимает голову и видит ледяное небо. И понимает, что уже никогда не вернется домой.
1994. Берлин
Лето выдалось сухим и жарким — река обмелела, и над водой показался проржавевший корпус бомбы. Это не доведенное до конца убийство, эта покрытая тиной вражда попала на первые полосы газет, и все горожане в радиусе возможного поражения были эвакуированы. Полицейские прочесывали улицы, заходили в рестораны, жилые дома, библиотеки, банки и школы в поисках тех, кто пренебрег приказом. «Для вашего же блага, мадам, сэр. Возьмите самое необходимое. Возможно, вам придется переночевать вне дома».
— Вечно они что-нибудь откопают, — ворчал мужчина, сидевший рядом с Зиглиндой в автобусе. — Все уже, поди, проржавело.
Ему было под семьдесят, почти ее ровесник, и в голове ее привычно возник вопрос, который возникал у всех при встрече с представителями ее поколения: «А что ты делал тогда?»
На коленях Зиглинда держала сумку с самым необходимым, она не разучилась моментально ее собирать даже спустя пятьдесят лет.
Автобус ехал по Дуденштрассе, мимо гигантского бетонного цилиндра, тысячетонного доказательства того, что нестабильная берлинская почва не выдержит грандиозную триумфальную арку. Вдруг сосед Зиглинды сказал:
— Я был здесь до самого конца. У нас ничего не осталось, но мы бы пошли на все ради него. Даже на смерть.
Остальные пассажиры начали нервно ерзать, покашливать и отворачиваться к окнам, за которыми мелькали аккуратно подстриженные деревья, зеленые газоны и нарядные дома, словно этот город никогда не лежал в руинах. Хотя в восточной части дела обстояли хуже, теперь и там восстанавливали фасады и заделывали трещины. Зиглинда возила племянников Джонатана, приехавших из Англии, в Митте и Фридрихсхайн, чтобы показать выбоины от осколков и следы от пуль на полуразрушенных зданиях. Она хотела донести до них масштаб разрушений: сотни воздушных атак, десятки тысяч убитых, треть домов в руинах. Но лучше бы она рассказала им о лицах, покрытых известкой, о тех, чьи руки увешаны крадеными часами, сияющими в сумраке, как скопище лун, о мальчике с соломенными волосами, который закутал ее в мех и бархат и помог подняться. Прошло не одно десятилетие, а призраки все еще давят ей на плечи, словно проверяя на прочность. Сколько еще нам придется сгибаться под грузом воспоминаний?
— Бред какой-то! — продолжал возмущаться сосед. — Эта штука пролежала в Шпрее пятьдесят лет.
Зиглинда кивнула, не сводя глаз со своей сумки. Сколько уже было таких историй: крестьяне натыкались на неразорвавшиеся бомбы во время пахоты, экскаваторщики поддевали их ковшами, рыбаки доставали из сетей. Рабочий подорвался на мине во время прокладки дороги. Мальчику оторвало руку при взрыве гранаты. Пятьдесят лет ничего не значат: эти твари все еще живы.
— Устроили тут спектакль! А ведь я обещал сводить внука в зоопарк. У него день рождения.
Зиглинда снова кивнула и мысленно стала перебирать содержимое сумки: одна расческа, одна зубная щетка, один тюбик зубной пасты, одна ночная рубашка, одна смена белья, два журнала с кроссвордами, два бутерброда с сыром, апельсин, шоколадка, карандаш. У меня есть все необходимое, говорит она себе. Все здесь. Я ничего не забыла.
