Не травма, а свобода. Почему бы не взглянуть с такой стороны? Выбора ведь все равно не было.
Когда Зиглинда сказала о своей особенности Джонатану, он ответил, ну и пусть, им будет хорошо и вдвоем. Они познакомились на танцах в «Рези», где разноцветные фонтаны расцветали под музыку. Он был высоким и широкоплечим, с глазами цвета ириски, английским румянцем и густыми темными волосами.
В «Рези» коротали свободные вечера союзники, расквартированные в Берлине. Повсюду звучала ломаная немецкая и английская речь, и собеседники то и дело переходили на жесты, когда не хватало слов. Джонатан говорил без акцента с едва уловимым баварским говором: учитель, преподававший ему немецкий в частной школе Кента, уехал из Мюнхена в 1933 году. Джонатан носил безупречно отглаженный костюм и вел в танце очень бережно, едва придерживая Зиглинду за талию. «Когда вновь зацветет белая сирень, я спою тебе о любви».
— Наверное, вам стоит пригласить на танец кого-нибудь еще, — проговорила Зиглинда, замечая, как смотрят на них девушки, вынужденные танцевать друг с другом.
— Возможно, — откликнулся он и остался с ней.
«Когда на Капри красное солнце падает в море, и на небо взбирается бледный месяц»…
Поначалу Зиглинда не заметила, что Джонатан немного прихрамывает. Она случайно наступила ему на ногу, однако он никак не отреагировал на ее оплошность, как ей показалось, из вежливости.
— Извините мою неловкость. Давно не танцевала.
— Я ничего не заметил.
— Не может быть.
— Правда. Это протез. Настоящая осталась на Крите.
Он смотрел на нее, ожидая реакции. «Обернись на прощанье лишь раз и скажи, почему ты уходишь».
— Что же вы были так неосторожны? — упрекнула она.
— Даже не знаю, о чем я думал, — согласился он.
* * *
— Ты не говорила, что он англичанин, — шепотом возмутилась фрау Хуммель на кухне.
— Разве? — отмахнулась Зиглинда. — Наверное, забыла.
— Как так можно?
Фрау Хуммель сердито резала сливовый пирог.
— Ты не могла просто забыть!
Зиглинда поставила кофейник на поднос и попросила Меланию достать парадные тарелки.
— Не эти, — прикрикнула фрау Хуммель. — Возьми синие.
Джонатан вскочил, когда женщины вошли с подносом в комнату.
— Позвольте помочь, — предложил он.
— Мы сами, — отрезала фрау Хуммель.
— Мне не сложно…
— Сидите.
— Спасибо, — добавила Мелания.
— Да, спасибо, — улыбнулась Зиглинда.
Он слишком хорош, подумала она. Когда Джонатан сел на диван и скрестил ноги, у него из-под штанины выглянул край ремня, удерживающего протез. Он поспешно наклонился и поправил. Наверное, она сможет его полюбить.
— Похоже, я не очень-то понравился твоей тете, — сказал Джонатан, когда они остались одни.
— Тете?
— Ты же говорила, что живешь у тети.
— Я живу в ее квартире, а сама она умерла в войну.
— А кто же тогда фрау Хуммель?
— Она присматривала за мной… после того как в наш дом попала бомба. Я осталась одна. Мы просто живем вместе, я помогаю ей с Меланией.
Он кивнул. Потрескивал уголь в печи.
— У тебя остались фотографии родных?
Зиглинда покачала головой.
— Нет… Хотя подожди.
Она прошла в спальню и открыла комод, там на аккуратных стопках одежды, как в мягкой колыбели, лежал мамин гроссбух. Что-то потянуло ее за подол юбки. Зацепилась за гвоздь? Наступила на распустившуюся нитку? Нет, ничего.
Зиглинда вернулась в гостиную и села рядом с Джонатаном. Они стали вместе листать плотные страницы. Зиглинда расшифровывала мамины краткие записи, описывала напольные часы, буфет вишневого дерева, зеленые кофейные чашечки, брошь с папиными молочными зубами, и комната наполнялась призраками прошлого, слетающими с истертых страниц.
1957. Западный Берлин
Каждый вечер перед ужином, когда молодым женам полагается купать детей, стерилизовать бутылочки или читать сказки на ночь, Зиглинда бралась за пазлы. Она садилась за обеденный стол, где ее уже ждала какая-нибудь картинка, обычно с городскими видами, и начинала перебирать кусочки, в это время Джонатан приносил с кухни хлеб, сыр, мясо и расставлял на краешке стола. Так они и ели, друг напротив друга, разделенные рассыпанными домами, которые муж видел перевернутыми, как отражение в озере.
— Где мы на этот раз? — поинтересовался Джонатан, взмахнув вилкой.
— В восемнадцатом веке, — откликнулась Зиглинда. — Перед дворцом дожей.
— Сложно, — заметил Джонатан. — Небо того же цвета, что и вода.
После ужина Зиглинда готовила одежду на завтра. Эта привычка жены стала открытием для Джонатана: в первые месяцы после свадьбы он нередко подшучивал над ее немецкой аккуратностью. Нет, ответила она ему тогда, национальность здесь ни при чем, просто так удобнее одеваться в темноте в случае тревоги.
Зиглинда выкладывала на полу белье, юбку, блузу, кардиган и туфли, и разложенная одежда напоминала придавленную, плоскую фигуру. Закончив, она вырезала кроссворд из газеты и растягивалась на диване с блюдечком мятных леденцов или засахаренного миндаля. Букву за буквой она вписывала в сетку, и сердце ее замирало всякий раз, когда попадалось одно из тех папиных слов, которые выпадали из-за отворотов его брюк. Зиглинда сберегла все крошечные бумажки, кроме одной, той, что сунула Эриху в карман, когда он обнимал ее в последний раз на вокзале. «Обещай, что вернешься. Обещай», — твердила она тогда. Дождь барабанил по крыше, и в толпе на перроне Эрих стоял так близко, что она чувствовала запах сырой шерсти от его пальто и мыла от его волос. Под его ногтями остались черные полосы, хотя фрау Хуммель заставила оттирать руки щеткой: «Твоя мама может подумать, что мы о тебе не заботились». Он взял Зиглинду за руку и прошептал: «Я обещаю», а потом шагнул в вагон вместе с другими скитальцами, ищущими дорогу домой, и растворился за мутными, залитыми дождем стеклами.
С тех пор она не получила от него ни строчки, хотя сама писала постоянно. «Я изучаю историю». «Хочу работать в архиве». «На этой неделе умер герр Фромм, говорят, от высокого давления». «Мне бы хотелось посмотреть на ваше озеро и на гигантского карпа». «Я выхожу замуж за англичанина».
Иногда Джонатан приходил с газетой и садился рядом с Зиглиндой на диван, поднимал ее ноги и клал себе на колени. Он читал вслух начало статьи, окончание которой было на обратной стороне вырезанного кроссворда, и выдумывал собственные развязки: изобретал нежданные удары молний или нашествия саранчи, пока Зиглинда не начинала смеяться и не отдавала ему недостающий кусок текста. Однажды он начал читать ей статью про «болотное тело», останки доисторического мальчика, найденные в 20-х годах.
