* * *
Фрау Мюллер: Что слышно от Ханса-Георга?
Фрау Миллер: Почему вы спрашиваете?
Фрау Мюллер: Дитер давно не писал. Я подумала, может, у вас есть какие-то новости.
Фрау Миллер: Это не нашего ума дело. Да и какие в письмах новости.
Фрау Мюллер: Да, письма тоже режут. Последнее письмо Дитера было все в дырах. Пустота.
Фрау Миллер: Где он сейчас?
Фрау Мюллер: Почему вы спрашиваете?
Фрау Миллер: Не могу сказать.
Фрау Мюллер: Все правильно. В прошлом месяце мне вырвали зуб без обезболивания, чтобы я не болтала лишнего.
Фрау Миллер: Я говорю себе, что они просто уехали и скоро вернутся домой.
Фрау Мюллер: Точно, они только что уехали и уже возвращаются домой.
Фрау Миллер: Соседка остановила фрау Эрхлих на лестничной клетке и шепнула по секрету, что Иоганн — младший Эрлихов — в безопасности. Она слышала по вражескому радио.
Фрау Мюллер: Надеюсь, фрау Эрлих доложила об этом куда следует.
Фрау Миллер: Конечно.
Фрау Мюллер: Правильно.
Фрау Миллер: Я совсем не против дыр в письмах. Лучше так, чем извещение в конверте с черной рамкой. Где, когда и как. Убит или пропал без вести.
Фрау Мюллер: (шепотом) Думаю, нам не все сообщают. Почему не публикуют списки убитых и раненых?
Фрау Миллер: Что? Кажется, подобное пишут в листовках, которые разбрасывают с вражеских самолетов. Я должна принять ваши слова к сведению.
Фрау Мюллер: Не надо. Я хотела сказать совсем другое. Это ничего не значит.
Фрау Миллер: Все что-то значит.
Фрау Мюллер: Вообще-то листовки, которые падают с неба, читать запрещено. Их надо сжигать, не глядя.
Фрау Миллер: Совершенно верно. Я так и делаю. Но иногда глаз цепляется за какую-нибудь фразу. Хочешь не хочешь, а замечаешь.
Фрау Мюллер: Не надо замечать.
Фрау Миллер: (шепотом) А ведь с неба падают не только листовки. Поговаривают еще про маскировочные полоски из серебра.
Фрау Мюллер: Я слышала, они радиоактивные.
Фрау Миллер: Я слышала, они зараженные.
Фрау Мюллер: Я слышала, ботулизмом.
Фрау Миллер: Я слышала, сибирской язвой.
Я тоже слышал эти разговоры, но можно ли им верить? Они как миражи, как фальшивое эхо, как искусственные облака, которыми глушат радар.
Февраль 1944. Близ Лейпцига
Бабушка Кренинг любила поговорить. Когда она приходила в гости, Эмилия старалась помалкивать, особенно про то, что хотела сохранить в тайне, но это почему-то не помогало. Свекровь всегда все знала или, не стесняясь, выспрашивала. В тот день она следовала за Эмилией на кухне по пятам: учила, как правильно готовить картошку, советовала, когда вынимать яблочный пирог. Эмилия несколько раз обожглась.
— Может, вы подойдете к Эриху? Он всегда так ждет вас.
Эрих играл на полу в гостиной. Бабушка села на край дивана и стала наблюдать. Через минуту она наклонилась к внуку, лицо ее сморщилось и приняло странное выражение.
— Рассказать тебе историю?
Вот что я услышал.
Давным-давно где-то в Саксонии, на холме над озером, стояла крепость. Стены у нее были шириной, как три человека, стоящих плечом к плечу. Если бы враги рискнули приблизиться, то попали бы под град стрел из узких бойниц. Если бы прорвались к воротам, то сварились бы в потоках кипящего масла, сдирающего кожу с плоти, а плоть с костей. Если бы враги добрались до винтовой лестницы, ведущей к укрытию, где прятались женщины и дети, то свернули бы шеи на опасных ступенях, по которым умели взбираться лишь местные жители. Крепость спокойно спала по ночам, и никогда тень врага не падала на ее стены. Однако секрет неприступности был совсем в другом. До начала строительства, когда крепость существовала только на пергаменте, выделанном из кожи нерожденных телят, среди местных жителей стали искать тех, кто готов отдать своего ребенка, чтобы его замуровали в основание. Одна женщина согласилась продать своего сына. Когда начали возводить стены, было слышно, как он кричал: «Мама, я все равно тебя вижу. Мама!» А когда поднялись высоко — «Я уже не вижу тебя, мама!».
Эмилия вошла в комнату и сказала:
— Что вы рассказываете? Ему будут сниться кошмары!
— Чушь! Это же выдумки. Все любят в детстве слушать такие истории. Неужели мама тебе не рассказывала?
Эмилия не стала спорить. Облака плывут надо мной и сквозь меня, и я не знаю, настоящее это, прошлое или будущее.
* * *
В марте в доме Кренингов появился какой-то мужчина. Мама сказала, что это папа, но Эрих не верил. Папа никогда не был таким молчаливым и никогда не носил бороду, да и одежда сидела на нем как-то странно: она была не велика и не мала, а просто с чужого плеча. Мама попросила пришельца сбить масло, но он слишком увлекся и испортил всю партию. Он словно не мог остановиться: когда мама поручила ему выбить ковер, он продолжал стучать даже после того, как перестала лететь пыль. Эрих изучал его лицо, рассматривал то с одной стороны, то с другой. Иногда, под определенным углом, при определенном освещении — обычно в сумерках, когда свет приглушен и небо приобретает цвет рыбьего брюха, Эриху казалось, что он видит тень у него на горле.
Мужчина, выдававший себя за его папу, привез им подарки: для мамы — янтарную брошь в форме цветка с камешком, сверкающим, словно бриллиант, а для Эриха — наручные часы с толстым кожаным ремешком и странными инициалами на задней крышке: буквами N и R в зеркальном отражении. Когда Эрих принес альбом с карточками про фюрера, пришелец уставился на обложку, словно не узнавая ее, а затем, перелистывая страницы, пытался поддеть ногтем фотографии, словно желая отклеить их, испортить свою же кропотливую работу.
Однажды Эрих заметил, как пришелец — давайте уж звать его папой, раз мама так хочет — склонился над бронзовой головой и кусочек за кусочком съел весь хлеб с медом, который положила мама. Он даже облизал пальцы, чтобы не пропало ни крошки. Эрих думал, что мама рассердится, а она просто вымыла пустую тарелку и положила новый кусок хлеба, хотя Эрих знал, что тот был последним, и очень надеялся съесть его сам. Потом мама вложила записочку в бронзовую голову и вернулась к штопке, ведь дыры на рубашках не затягиваются сами собой.
За обедом мама спросила:
— Там холодно?
Папа ответил:
— Нет, вполне сносно.
Мама спросила:
— Вы не голодали?
Папа ответил:
— Нет, еды было достаточно.
Мама спросила:
— Вы ходили в церковь?
Папа ответил:
