А от дальнего края пирса в открытое море потихоньку отплывают пять пустых спасательных кругов.
Какой-то молодой человек на променаде машинально поднимает «лейку» и делает три снимка. Лишь на следующее утро, читая газету, он поймет, что́ именно ему удалось запечатлеть с помощью своего фотоаппарата; он сразу же вытащит пленку, чтобы засветить ее и уничтожить страшные кадры.
Вертолет морской поисково-спасательной службы поднимается из нарисованного желтым круга на аэродроме Шорем и, покачиваясь, встраивается в воздушный поток.
Прошло пять минут. Пятьдесят восемь погибших.
Несколько человек, успевших выбежать на променад в поисках спасения, теперь не могут отыскать своих близких – жен, мужей, детей, родителей. Управляющий уже закрыл ворота, но эти люди теперь рвутся обратно на пирс, они кричат и плачут. Полиция пока не прибыла, так что обеспечивать порядок некому, и управляющий, понимая, что удерживать этих людей против их воли, пожалуй, не менее опасно, чем пропустить на пирс, снова приоткрывает ворота; во всяком случае, нести за них ответственность он не желает. Двенадцать человек тут же протискиваются мимо него, словно он распахнул перед ними двери на январскую распродажу. Последней на пирс пытается проскользнуть девочка, которой никак не больше восьми, и управляющий успевает все же схватить ее за воротник. Она с плачем пытается вырваться, но он не отпускает.
Спасательная шлюпка переполнена до предела.
У восточной стороны пирса какой-то фермер пытается оторвать шестилетнего мальчика от родителей, закрывших его своими телами. Мальчик, конечно же, видит, что они мертвы. У его отца снесено полчерепа. А может, ребенок сейчас и не в состоянии понять, что его папа и мама не живые. Во всяком случае, он ни за что не хочет их отпускать, вцепился в них так, что фермер боится сломать ему руку, если потянет сильнее. Он пытается поговорить с мальчиком, спрашивает, как его зовут, но тот не отвечает. Этот ребенок уже пребывает в своем собственном аду, и окончательно выбраться оттуда ему никогда в жизни не удастся. Фермеру ничего не остается, кроме как развернуться и вплавь отбуксировать всех троих к берегу. И только там, попытавшись встать на ноги, он понимает, что у него сломана лодыжка.
А тот татуированный мужчина бегом мчится по пирсу к воротам, прижимая к груди своего кокер-спаниеля, и, как только он оказывается на променаде, толпа зрителей разражается радостными криками и улюлюканьем, празднуя эту, пусть крошечную, но все-таки победу.
Прошло восемь минут. Пятьдесят девять погибших.
В солнечном сиянии с запада приближается вертолет, и, услышав нарастающий рев винтов, все собравшиеся на променаде оборачиваются в его сторону.
Ни один из тех, кто успел снова прорваться на пирс в надежде отыскать своих близких, никого не обнаружил ни среди раненых, ни среди лежащих без сознания, и теперь все они, выстроившись на самом краю провала прямо над искореженными обломками балок, перекрикиваются с теми, кто остался по ту сторону пропасти. Не видел ли кто пожилой дамы в зеленой ветровке? А маленькой девочки с длинными рыжими волосами? Но людей на той стороне совершенно не интересует судьба дамы в ветровке и маленькой рыжеволосой девочки, потому что каждый из них тоже кого-то потерял, да к тому же они опасаются, что и уцелевшая часть пирса может в любую минуту обрушиться. Сейчас им хочется знать только одно: когда их наконец спасут.
Две машины «скорой помощи» вылетают на набережную, но трафик настолько плотный, что до пирса им никак не добраться; в итоге медики вылезают из машин и, прихватив с собой носилки и чемоданчики со всем необходимым, бегут к воротам. Пятеро остаются с пострадавшими на берегу, трое проходят дальше на пирс.
Трое полицейских пытаются оттеснить напирающую толпу любопытных, и некоторые очень недовольны тем, что их лишили удобной точки обзора. Еще никто толком не понимает, как много там погибло людей. Всем кажется, что вскоре все кончится и они будут рассказывать увлекательную историю о крушении пирса своим родным, друзьям и коллегам.
Медики на пирсе укладывают на специальные носилки женщину со сломанным позвоночником и делают укол морфина старику со сломанной ключицей.
Прошло четырнадцать минут. Шестьдесят погибших.
На променаде в это время кое-кто высказывает предположение, что это, возможно, взорвалась бомба ИРА. Никому не хочется верить, что время и климат могут оказаться не менее опасными, чем бомба; куда интереснее воображать себя потенциальной мишенью ирландских террористов – это даже возбуждает.
Когда вертолет спасателей зависает над дальним концом пирса, люди внизу, отталкивая друг друга, пытаются первыми ухватиться за того, кто спускается к ним на тросе, но мощный поток воздуха от вертолетного винта расшвыривает их в разные стороны. Спасатель оказывается в центре абсолютно пустого круга и первым делом выхватывает из рук какой-то женщины ее маленькую дочку, собираясь поднять малышку на борт вертолета, и лишь в этот момент обезумевшие люди со стыдом замечают, что девочка пристегнута к матери вожжами. Пока ее высвобождают и поднимают в вертолет, люди, опомнившись, принимаются собирать и готовить к подъему остальных детей, выстраивая их в очередь по возрасту.
А трое пловцов, что первыми бросились на помощь утопающим, уже выбираются на берег вместе со спасенными: двумя сестрами, слегка тронувшимся умом мужчиной в очках и обезумевшей от страха женщиной, что из последних сил пыталась выпрыгнуть из воды. Люди наперегонки бросаются к ним с полотенцами, точно соревнуясь друг с другом в том, чье полотенце выберут первым. Спасенная женщина падает на колени и зарывается руками в песок, словно давая обет в том, что никто и никогда не заставит ее вновь покинуть земную твердь.
Фермер, которому все-таки удалось не только отбуксировать шестилетнего мальчика и его мертвых родителей к берегу, но и вытащить их на мелководье, чувствует, как со скрежетом трутся один о другой края его сломанной малоберцовой кости, и понимает, что должен был бы испытывать сильнейшую боль, но отчего-то никакой боли он в данный момент не чувствует, ему лишь страшно хочется поскорее прилечь. И он, совершенно обессилев, скрючивается прямо на мелководье и смотрит в небо, на плывущие облака. К нему тут же бросаются люди и невольно замирают на месте, увидев доставленный им «груз». Потом вперед решительно выходит какая-то молодая женщина; это медсестра из Саутгемптона, она работает в травмпункте, и ей доводилось видеть и вещи похуже. На всем пляже она оказывается единственной чернокожей. Медсестра что-то тихо говорит мальчику, взяв его за плечи, и кто-то в толпе бормочет, что она, наверное, решила применить колдовство вуду. Но именно ровный и спокойный голос этой бесстрашной чернокожей женщины заставляет ребенка разжать ручонки и повернуться к ней. Он буквально падает в ее объятия. Для него, кстати, цвет ее кожи тоже играет свою положительную роль – он видит, как сильно она отличается от всех прочих людей, к числу которых, как чувствует, он больше не принадлежит. Медсестру зовут Рене. И в течение ближайших тридцати лет эти двое будут поддерживать друг с другом постоянную и тесную связь.
