Уехать из отцовского дома было первой частью ее великого плана. Но ведь никогда нельзя уехать из родных мест, во всяком случае по-настоящему. В памяти всегда что-то остается, некая крошечная частичка, куда бы ты ни направился; нечто неопрятное, надломленное, незащищенное. Она никогда не доверяла тем, кто был к ней добр. И вышла замуж за человека, который заставлял ее постоянно чувствовать собственную некрасивость, слабость, пугливость – в точности так когда-то поступала с ней и ее мать, и где-то в глубине души она испытывала даже некое удовлетворение от того, что ее мучители действуют совершенно одинаково, хорошо знакомыми ей способами. Два выкидыша показались ей почти благословением, потому что эти дети стали бы детьми Гевина точно так же, как и дом Гевина, машина Гевина, деньги Гевина… Нет, он, конечно, позволил бы ей взять на себя все трудности первых месяцев, но в один прекрасный день подкатил бы на своем авто к дому, вытащил детей из манежа и увез куда-нибудь навсегда, точно так же лишив ее детей, как и всего остального.
Вот она и осталась у отца – начала работать на ресепшене в стоматологической клинике. Каждый вечер она возвращалась в ту же самую гостиную, где провела детство; садилась на тот же диван, обитый серо-голубой искусственной кожей, которая в жаркую погоду отвратительно липла к заднице и ногам; и, как велел отец, всегда до отказа заполняла посудомоечную машину; и каждый день без четверти семь садилась пить чай; и очень старалась во время уборки не сдвинуть динамики с прямоугольных следов, что давно отпечатались на ковре, хотя ее отец теперь слушал исключительно R&B и соулы 60-х и 70-х, то есть музыку для танцев или для секса, а эта музыка была предназначена для тех, кому абсолютно безразлично, на верхнюю или на нижнюю решетку посудомоечной машины Ли сунула кофейные кружки. Она понимала, что отец примирился и с жизнью пенсионера, и с одиночеством, и с подступающей старостью точно так же, как раньше примирился с присутствием в его жизни матери Ли и со своим отцовством, – он тогда попросту отвернулся от них и стал смотреть в другую сторону, изо всех сил стараясь сосредоточиться на чем-то ином, пусть даже абсолютно неважном.
Ли познакомилась с Банни, когда рыскала по окрестностям в поисках газонокосилки. Отцовская газонокосилка сломалась, а домашние заботы, которые вынуждали ее покидать дом, все чаще становились ей в радость. Она дважды позвонила и осталась у дверей, потому что было слышно, как внутри работает телевизор, а значит, в доме кто-то был. Она обошла уже четыре десятка домов в поисках газонокосилки, которой так ни у кого и не оказалось. Видно, не судьба, решила она и уже побрела по тропинке в обратную сторону, когда дверь у нее за спиной вдруг открылась.
– Ли Кертис! – воскликнул человек на крыльце, но ее настолько потрясли его размеры и невероятная толщина, что она толком его не расслышала. Перед ней было нечто жидкое, как бы переливавшееся при ходьбе, а талия этого человека едва помещалась в дверном проеме. – Вы ведь тоже учились в «Сент-Джуд», верно? Впрочем, меня вы вряд ли помните.
Он был прав. Она его совершенно не помнила.
– У вас случайно нет газонокосилки?
– Войдите. – Он развернулся и, поворачиваясь из стороны в сторону, поплыл обратно в гостиную.
В прихожей отчего-то пахло то ли дрожжами, то ли немытым телом, и Ли на всякий случай оставила входную дверь открытой.
А он сперва упал на колени, а затем задом перекатился на огромный, горчично-желтого цвета диван-кровать. По телевизору шло реалити-шоу «Охотники за кладами». Выгоревшие потрепанные обои на стенах относились, наверное, году к 1975-му – психоделические побеги бамбука в красных и оранжевых тонах. На столике возле дивана было искусно воспроизведено некое сражение – солдаты, песчаные норки, бронеавтомобиль; рядом были аккуратно разложены какие-то цветные трубочки, всевозможные аэрозоли, кисточки, чистые тряпицы и даже скальпели, острые кончики которых были воткнуты в пробки.
– Я что-то совсем запыхался, – сказал он. – Посмотрите в кладовой. Или на кухне. Это по коридору и направо. Меня зовут Банни Уоллис. В школе я был всего на один класс вас старше.
В кладовой она обнаружила садовый стул, ларь со старой одеждой и сломанную лампу-ночник. Пожалуй, она его все-таки помнила. У него еще прозвище было Толстомордый Доносчик. Впрочем, за пять лет она ни разу с ним даже не заговорила. А что, если никакой он не доносчик? Что, если неким непонятным образом он стал таким уродливым по их вине? Заметив оранжевый провод, змеей выползавший из-под гладильной доски, она вытащила косилку и сказала, что занесет ее, как только приведет в порядок свою лужайку.
– Принесете, когда вам будет удобно. Я ведь практически всегда дома.
В благодарность она купила ему четыре бутылки эля «Блэк Шип». И лишь на пороге его дома сообразила, что вряд ли эль ему пойдет на пользу с медицинской точки зрения. Банни, впрочем, лишь улыбнулся и попросил:
– Матери не говорите.
– А она тоже здесь живет?
– Иногда мне кажется, что да. Не хотите ли чашку чая?
Она сказала, что хочет, и он тут же отправил ее этот чай готовить. Оказалось, он достаточно много о ней помнит – например, как она и Эбби сбежали в Шеффилд, как она сумела тогда подписать фотографию у Шейна Макгоуэна
[10], – и ей это было приятно; в то же время все это были такие мелочи, что не возникло ни малейших подозрений, будто он просто пытается втереться ей в доверие. Он оказался таким хорошим собеседником, что она даже за молоком не уследила, готовя чай. Он подарил ей фигурку капитана-танкиста из Африканского корпуса и лупу, чтобы можно было как следует рассмотреть черты лица этого танкиста.
Ли хотела сказать Банни, что танкист наверняка очень понравится ее отцу – фигурка и впрямь была выполнена с невероятной точностью и аккуратностью, – но ей почему-то было неприятно думать о том, что у этих двух мужчин может быть нечто общее, ведь за последние полчаса Банни задал ей больше вопросов, чем отец за два минувших месяца.
Он сказал, что мать посадила его на какую-то жуткую диету и постоянно заставляет поститься, а он ничего не может с этим поделать, так что Ли, снова навестив его через несколько дней, принесла с собой большую коробку шоколада. Она понимала, что его лечащий врач вряд ли пришел бы от этого в восторг, но все же решила: небольшое разнообразие при постоянной диете в виде брокколи и брюссельской капусты ему не повредит.
Когда Ли было пять лет, мать взяла ее с собой на гравийный карьер; она намеревалась показать своей маленькой дочери, как будет топить котят, которых только что родила их кошка Бьюти. Идти было далеко, и Ли всю дорогу горько плакала, слушая, как жалобно мяукают котята, тщетно пытавшиеся выбраться из матерчатой материной сумки. Ничего, говорила ей мать, это тебя укрепит. А потом смеялась, когда опустила сумку с котятами в воду и долго ее так держала; смеялась она, правда, не то чтобы громко, скорее про себя, словно вспоминая некую веселую историю. Она явно хотела показать Ли, на что способна. И этот метод воздействия оказался куда более эффективным, чем порка. Во всяком случае, после истории с котятами Ли начинало подташнивать, стоило матери хоть на минутку зло прищуриться.
