Непрерывной чередой — эпизод за эпизодом, как в цветном кино — просматривает он какую-то чью-то непонятную жизнь. И задается вопросом: «Кто же заснял все это? И когда?»
Мальчик идет вдоль длинного строя солдат, одетых в зеленую форму. И строй этот нескончаем. И всё лица, лица, лица. Разные.
Впереди идет невысокий стройный человек в офицерском кителе. Он не видит его лица, но твердо знает, что это его отец. Когда он останавливается, чтобы сказать несколько слов очередному солдату, мальчик тоже останавливается, вытягивается из-за спины в кителе, чтобы слышать, о чем они говорят. И не упустить ни одного слова.
Он чувствует, что солдаты тоже имеют к нему интерес. И когда он отходит от них, удаляется, они тихими голосами переговариваются:
— Какой маленький!
— А разумный.
— И одет-то как! В простую солдатскую форму.
— Будто наш, чей-то сын.
И ему радостно. Он гордится, что солдаты, недавно только смотревшие смерти в лицо, принимают его за своего…
На берегу старая часовня. Недалеко старая мельница. Он силится, силится вспомнить, что связано с этим местом. И не может. Картина смазывается. Расплывается. Уходит. Чтобы смениться новой…
Удивленное лицо раненого солдата. Который лежит на постели после перевязки и щупает его одежду, чтобы убедиться, не сон ли это.
XIV
Сейчас начало сентября. Тепло ушло. А вместе с ним в тайге пропал и гнус
[3].
Пришла пора собираться на главную рыбалку. И Володька Озеров начал грузить свой бат
[4]. Он причалил его к берегу в том месте, где река Камчатка делает у поселка Ключи крутой поворот к морю. Подвез на берег за деревянными сараями припасы. И вдвоем с женой Светланой стаскивал их сейчас на бат.
На склоне пятого десятка лет бывший охотовед и научный сотрудник Озеров сохранил в лице и фигуре что-то моложавое, озорное и дурашливо-смешливое.
Сейчас он был похож на этакого хозяйственного ежика, который делает заготовки на зиму. Сходство подчеркивала и коротко стриженная голова со шрамом. И теплая меховая кухлянка
[5], в которую он был одет по случаю первых заморозков.
Володька таскал в лодку снасти, болотные сапоги, огневой припас, дождевики. И что-то бормотал про себя, ворча на жену:
— И зачем ты берешь столько хлеба? Ну, чай — понятно. На реке нужен. А остальное питание добудем в лесу…
— Это ты мозесь питатца только юколой
[6] и икрой. А я без хлебутца никак! — ответила Светлана — типичная аборигенка, черноволосая, раскосая, плосколицая. Но по Володькиным меркам этим самым и красивая.
Познакомились они давно. Еще в первый его приезд на Камчатку.
А дело случилось по воле отца. Состарился батя. А старый — он что малый. Захотелось ему побывать в родных местах. Вспомнить детство босоногое. Ведь прошло оно не абы где. А на Камчатке.
«Сынок! Давай съездим! Ну, давай! — все просил его отец. — А то умру и никогда уже не увижу свои родные места».
Володька долго «запрягал», понимая стоимость отцовской блажи. «Туда лету от Москвы девять часов. А цены на билет такие, что дух захватывает!»
Так тянулось долго. Почти год. Но в феврале, когда цены были самые низкие, взял Озеров два билета на самолет. На сентябрь.
Чтобы лететь после того, как возвращаются на полуостров отпускники, а холода убивают гнус. И привез отца на родину предков. А сам заболел Камчаткой. Потому что впервые в жизни он, Володька Озеров, попал в тот самый первобытный рай, о котором рассказано в Священном Писании.
Стоял он посреди этого самого родного отцовского поселка Ключи и грезил наяву, потрясенный красотой и величием природы этого затерянного на краю земли и океана Божьего мира. А мир сурово, но благосклонно смотрел на этого потомка своего блудного сына. Гигантские сопки, перемежающиеся с белыми конусами вулканов, словно висели в прозрачном воздухе. Ледяные реки несли свои воды к океану. Тайга и тундра скрывали зверя.
Тут-то и открылось ему, кто он. И какого роду-племени. В Восточном Казахстане и России как-то не принято было особо вспоминать родословные переселенцев. Ну, русские. Ну, немцы. Приехали. Живут. Те ссыльные. Эти добровольцы. Все советские. Чего ворошить-то? На Камчатке он узнал, что его род ведется от казаков и… ительменов. Что дедушка его Сергей наполовину по крови был ительменом. А отец, стало быть, ительмен на четвертинку. И что в нем, Володьке Озерове, внешне вполне русском человеке, есть гены коренных жителей Камчатки.
В переводе на русский «ительмен» означает «живой человек». Пришли они, эти живые люди, сюда в незапамятные времена из Сибири, с реки Лены.
Стала понятна теперь его страсть к охоте и рыбалке и постоянное желание уйти от цивилизации как можно дальше. Далекие предки направляли его жизнь с самой молодости. И вот позвали домой.
Оказывается, на этом далеком, суровом полуострове еще сохранилась память об их роде. Потому что жизнь в этих чудных краях течет плавно и спокойно. Как река Камчатка. Люди живут долго и помнят много.
Как-то с отцом они зашли в поселковую чайную, где одиноко сидел посетитель. Разговорились. И небритый морщинистый старик вдруг вспомнил отца. Вгляделся и спросил:
— Василий, так это ты, что ли?
— Я!
— А я Колька, мы ж сидели в седьмом классе за одной партой!
Посидели. Выпили. И Колька ударился в воспоминания:
— А отец твой, Василий, ох, каким знатным охотником был! Весь поселок помнит, как он в один сезон добыл больше ста двадцати штук соболей. До сих пор старые люди вспоминают это…
И такой у них пошел родной, мирный разговор! Нашлось после стольких-то лет, почитай, больше пятидесяти, о чем поговорить. Об охоте. О рыбалке в старые времена.
— А как сейчас? — спросил слегка захмелевший батя своего седого морщинистого одноклассника. — Ходите на охоту? Добыча-то есть? А, Колька?
Волей-неволей Колька делился:
— Все жалуются, что туго стало. Но заметь, у всех во дворах праворульные японки. А на батах самые мощные и надежные японские моторы стоят. С рыбы живем. Еще такого не было, чтобы кто-то без рыбы остался.
И опять разговор перевел. На собак. Отец хоть и свой вроде. Но лишнего ему не говорят.
