Сразу после очень краткого и неловкого разговора в полиции Кристофер ускользнул из этого хаоса. Милли его отсутствие явно раздражало. До зуда и боли в сердце. На мгновение он навис над ней сзади, огромный и молчаливый, привлекающий любопытные взгляды множества полицейских и преступников, толпившихся в залах особняка Блэквелла. Несмотря на то что он ушел не прощаясь, никто не заметил его отсутствия. Она почувствовала мгновение, когда он слинял. Тени сделались холоднее. Из воздуха словно бы ушла мужская сила.
В комнате, полной людей, она была одна.
Подписывая автографы и чеки, после того как все было кончено, она подумала, что полиция никогда бы ее не спасла. Она заучено улыбалась, кутаясь в пальто Арджента, которое он набросил ей на плечи, пока Дориан всех не выставил.
Действительно ли все кончено? Неужели… все вернется к привычному порядку вещей? Как? Сейчас Милли не могла себе даже представить то, что казалось привычным всего несколько дней назад. Не могла вспомнить, каково это быть беззаботной. Не могла понять, как это было до…
До поцелуя убийцы.
— Милли, дорогая. — Фара сжала ее руку, серые глаза были полны сочувствия. — Я категорически настаиваю, чтобы вы с сыном остались на ночь. Я уже велела слугам приготовить ванну. Думаю, вам захочется смыть с себя все воспоминания об этом ужасном месте.
Графиня, как всегда, выглядела свежей, словно весенний цветок в украшенном шалфейно-зелеными лентами лилейно-белом платье под горло.
Милли смогла лишь кивнуть, ее плечи устало поникли.
— Вы так добры, — проговорила она. — Не знаю, как я смогу вам отплатить.
— Глупости. — Фара помогла ей встать и протянула руку, чтобы Милли могла на нее опереться. — У друзей это не принято.
— Говори за себя, — входя в комнату, произнес Блэквелл с видом явного облегчения после ухода полиции. — Я всегда думаю о взаимных услугах.
Фара закатила глаза к небу, словно бы моля дать ей сил.
— Ваш случай, разумеется, исключение, — поправился Черное Сердце из Бен-Мора, бросив виноватый взгляд на жену. — Вы всегда можете к нам обращаться, мисс Ли Кер. Мы будем рады вам помочь всем, чем можем.
Милли не нашлась, что ответить, и, казалось, Дориан Блэквелл все понял, когда она молча посмотрела на него. Он кивнул, поцеловал жену в висок и растворился в темноте коридора, несомненно, направляясь принять ванну.
— Мне хотелось бы еще раз взглянуть на Якоба, — прошептала Милли.
— Конечно. — Фара взяла ее под руку и повела к главной лестнице, покрытой пушистым ковром цвета слоновой кости, и они спустились на детскую половину, где в небольшой, но уютно обставленной гостевой комнате спал Якоб. — Он так за вас боялся, но он был смел. И так винил себя. Надеюсь, вы не будете его слишком сильно ругать. Ваш сын очень вас любит.
— Я ни капельки на него не сержусь, — проговорила Милли. — Мне страшно подумать, что с ним могло бы произойти, но мне кажется, он сам больше всех винит себя за то, что убежал, и он не из тех, кто так просто забывает подобное.
— Думаю, вы правы, — ласково улыбнулась Фара. — На самом деле я…
По коридору разнесся взволнованный голос Якоба, Милли ускорила шаг, однако и Фара, и она остановились невольно, заслышав баритон Арджента.
— Мне кажется, я больше никогда не смогу заснуть, — встревоженным голосом, в котором слышались слезы, признался Якоб.
— Как и обещал, я вернул твою мать и здесь вы в безопасности. Бояться нет никаких оснований.
— Почему же тогда я не могу перестать плакать? — всхлипнул Якоб.
Милли почувствовала, как у нее сжалось сердце, ей захотелось броситься к постели сына и заключить его в свои объятья.
— Хочешь, я приведу ма…
— Нет! — закричал Якоб. — Не надо!
Милли замерла, у нее защемило в груди.
— Не хочу, чтобы она меня видела. Не сейчас!
— Почему? — На фоне детской истерики спокойный, лишенный выражения голос Кристофера чудотворно успокаивал ее сына.
— У меня нет о-отца, — всхлипнул Якоб. — И… я мужчина в нашей семье. У нее больше никого нет. И кто защитит ее, если не я? А я поступил не по-мужски.
Милли прижала ладони к губам: для маленького мальчика он слишком сильно корил себя. В этом виновата она? Не она ли возложила на его хрупкие плечи бремя ответственности за свое счастье, за свое одиночество?
Ей стало больно за него, потому что он не знал, что его отец сегодня умер. В этом доме только леди Нортуок могла похвастаться воистину благородным происхождением. Он же был незаконнорожденным сыном иммигрантки, которого воспитывала женщина, ничего не знающая о детях, вообще не знающая ничего, кроме того, что она его любит.
А что, если этого недостаточно? А что, если ее недостаточно? Ей захотелось броситься к нему, чтобы обнять его как тогда, когда он был таким маленьким и обвивал ее своими ручками и ножками, вцеплялся в нее что было сил, плакал, пока она успокаивала его поцелуями.
Фара предостерегающе положила ей руку на плечо, многозначительно глянув в дверной проем.
— Я уже рассказывал тебе, что и у меня нет отца, — ласково произнес Кристофер. — Никогда не было.
— Вы хотя бы знали, кто он?
Кровать скрипнула, видимо, Кристофер присел на ее край.
— Нет. Мать никогда не говорила мне. Сказала, что он не достоин упоминания, и я поверил ей на слово.
— А как звали вашу мать?
— Кристина, — в устах Арджента имя прозвучало странно, как будто он никогда не произносил его.
— Вы ее защищали?
Милли закрыла глаза, дрожащие руки были все еще прижаты ко рту, и из-под век покатились горячие слезы.
— Нет. — Голос Кристофера помрачнел, но оставался сдержанным. — Тебе нужно понять то, что я в твоем возрасте не понимал. Любой матери, и твоей, и моей, больше необходимо защищать нас, а не искать у нас защиты. Твоей маме нужно, чтобы ты был ребенком, пока ты ребенок, и мужчиной, когда ты станешь мужчиной.
Это правда. Он был на сто процентов прав. Если бы не ее сын, не страх за него, не любовь к нему, у нее никогда не было бы той ярости и силы, которую она почувствовала в катакомбах.
Якоб перестал плакать, и на миг воцарилась такая невероятная тишина, что Фара и Милли бросились друг к другу в объятия, понимая, чего стоил убийце этот разговор и что мог почерпнуть из него Якоб.
— Да? — все еще со слезой в голосе спросил ее сын.
— Да. Когда мне было столько же лет, сколько тебе, моя мама очень старалась, чтобы мы были вместе, чтобы я был счастливым и отважным. Она старалась для меня, но благодаря этому и сама была счастлива.
— Моя мама просит меня учить ее тому, что я проходил в школе или прочитал в книге, — произнес Якоб, и Милли ощутила одновременно радость и горечь от того, что он понимает. Радость, потому что он чувствовал ее заботу, и горечь, потому что считал ее такой юной. — Она притворяется, что не поняла, все повторяет за мной неправильно, и мы смеемся.
